положено. Вот дослужишься до моих погон, узнаешь, где раки зимуют.
— И дослужусь, мать, и дослужусь, — сказал Резник, умильно улыбаясь, — я еще до генерала дослужусь.
Они принялись пить чай. Совсем, как мирные домочадцы, как муж с женой, слегка уставшие после легкой перебранки, но почти примирившиеся и потому подобревшие.
* * *
— Леха, ты здесь? Покурить дай, а, — прошипел парень с челкой, целиком закрывавшей его лицо.
Парень отбросил челку назад, резко мотнув головой, но через секунду волосы снова заняли прежнее место.
— Держи, я в сапоге пронес, менты ничего не заметили, — Леня протянул парню сигарету.
— Леха, возьми на себя солому, скажи ментам, что кто-то незнакомый притащил в квартиру. Ты его не знаешь, дескать, хотел полицаям ничейную солому сдать, но тебя опередили. Сделаешь?
— Сделаешь, — поперхнулся дымом Леня, — через три часа тебя отпустят. Помнишь, где ключи лежат?
— Помню. Да не отпустят через три часа. Пока журнал заполнят, пока проверят по адресному, потом на судимость, пройдет все пять, а то и шесть часов. Тебя еще должны допросить, это ж менты!
— А куда тебе торопиться? Все равно ширево забрали, — хохотнул Леня. — Димон, когда тебя будут допрашивать, скажешь, что первый раз у меня в гостях, никогда раньше не был, никого не видел, никого не знаешь. Понял?
— Понял. А ты чего испугался? Если солому на тебя повесят, я к тебе в компанию не пойду. — Димон жадно затянулся, от глубокой затяжки половина сигареты истлела почти до фильтра.
Он стряхнул пепел на пол и огляделся, в камере для административно задержанных, шутливо, но ласково прозванную в определенном срезе общества «обезьянником» или «аквариумом», больше никого не было. Три лавки, навечно привинченные к полу, стояли по бокам камеры, на полу валялись окурки, огрызки семечек, шуршали какие-то бумажки, обертки.
— А ты мне и не нужен. В «Крестах» не надо думать о ширеве, о бабках, о долгах, о бабах, — задумчиво сказал Леня. — Я хоть отдохну там от наркоты, может, подлечусь.
— Ага! В «Крестах» на днях лазарет открыли исключительно для лечения душевнобольных наркоманов. Там как раз наркоты вволю. Наоборот, оторвешься, будешь «торчать» без особых хлопот. — Димон улегся на лавку и, скрестив ноги, закинул их на стенку.
— Ко мне мужик один приходил. Интересовался, не видел ли я случайно, как какого-то банкира замочили. Я сказал ему, что не видел, — сказал Леня, разглядывая потолок, выкрашенный темно-синей краской.
— Из ментовки? Мужик этот, что приходил к тебе, из ментовки? — спросил Димон.
— Не-а, непонятный мужик какой-то, — ответил Леня, описывая пальцами невидимый круг.
— А ты видел? Ну, как банкира замочили? — Димон спустил ноги со стены, и принялся шарить пальцами по полу, пытаясь найти подходящий окурок.
Он разглядывал в темноте сгоревшие дотла фильтры, чертыхался и снова шарил руками по грязному полу.
— Видел, я как раз проснулся и услышал выстрел. Бросился к окну, а из подъезда мужик выскочил и побежал, он был в черной шапочке и кожаной куртке.
— Ну, сейчас таких много, в кожаных куртках и черных шапочках, каждый второй. Это что, особые приметы? — Димон нашел-таки окурок, прикурил и затянулся, втянув щеки, расправившись с сигаретой в одну жадную затяжку.
— А я его опознать смогу, даже ночью узнаю, хоть в шапке, хоть без шапки, — равнодушным голосом сказал Леня и неожиданно засопел.
— Эй, ты чего, уснул, что ли? — крикнул Димон. — Леха, ты ничего не говори ментам, ну, про банкира, про выстрел. Слышишь меня?
— Слышу-слышу, — завозился на лавке Леня, — не-е-а, ничего не скажу. Только солому на себя возьму, пусть меня скорей в «Кресты» отправят, я там хоть отдохну, а то совсем исхудал.
— Ширнуться хочешь, — предложил Димон, — у меня в носке шприц, менты ничего не заметили. Пока шмонали, я притырил. Две дозы.
— Давай, все равно отберут, — вяло зевнул Силкин, — быстрее давай.
Димон привстал с лавки, вытащил из-под брючины маленький шприц и подошел к Лене, они вдвоем долго искали вену, елозя руками по одутловатой коже Силкина.
— Отек у тебя от опиухи, вот, нашел, кажется, — сказал Димон и прижал шприц к Лениному телу. Силкин тихо охнул, зажмурился и опрокинулся на лавку, прижимая исколотую ногу к груди. И тут же глухо застучал металлический засов, в дверь «обезьянника» уже заглядывал дежурный.
— Силкин? Слышишь, Силкин? На выход! — крикнул дежурный, открывший, наконец-то, тугой засов «аквариума». — Здесь нельзя курить. Не положено! Иванов! — крикнул сержант кому-то в глубь дежурной части. — Иванов! Досмотри задержанных, как следует, никаких спичек и зажигалок, сигарет и папирос. Тут накурено, как в притоне. Силкин! На выход!
— Да иду я, иду, — с тяжелым вздохом тихо сказал Силкин, — не кричите вы так, товарищ сержант.
Димон незаметно швырнул пустой шприц в угол камеры.
— Какой я тебе товарищ? Ты меня еще братом назови, — рассердился сержант.
— «Человек человеку друг, товарищ и брат!» — процитировал Леня первую строчку из морального кодекса строителя коммунизма.
— «Друг», «товарищ», «брат»… это в прошлом, сейчас все господа. А ты конкретно теперь — гражданин Российской Федерации, — сержант возился с засовом, никак не желающим закрываться.
— Есть, тов… извините, гражданин сержант. — Силкин неловко переминался с ноги на ногу. — Мне бы в туалет.
— Будет сейчас тебе и туалет, и параша, и ванна-джакузи на десерт. Иди-иди, «товарищ-господин», — сержант подтолкнул Силкина к выходу.
* * *
— Слава, займись задержанными. А я с Силкиным сама переговорю, — Юмашева поставила поднос с чашками на тумбочку и присела на краешек стола.
— Надо по уголовному делу всех допросить, понятых, задержанных, эксперта вызвать. — Резник посмотрел на часы.
— Ты быстро управишься, Слава. А Силкина лично допрошу. Разумеется, по поручению следователя. Следователь в отделе?
— Виктор Дмитриевич обещал, что организует следователя. Но, сама знаешь, как на него надеяться… — Резник помахал руками, изображая карусель.
— Вот-вот, ветряная мельница, наш Виктор Дмитриевич. Но он наш брат, коллега, мы должны его терпеть и сносить его выходки. Найди следователя и позвони мне, а то мы к утру не управимся. Идет?
— Есть, товарищ начальник! — Резник шутливо прищелкнул пятками ботинок, от глухого удара тяжелых башмаков Гюзель Аркадьевна поморщилась.
«Нервы совсем расшатались. Надо бы отдохнуть немного. А-а, ладно, на том свете отдохну», — подумала она, глядя, как в дверях столкнулись Резник и дежурный с Силкиным. Резник отступил в сторону, и Силкин вошел в кабинет, внося с собой запах немытого тела, сальных волос и грязной одежды. Юмашева прижала руку к левой стороне груди, будто хотела остановить неровный стук бьющегося сердца. «Господи, мне придется с ним провести три часа, не меньше. Приступ аллергии обеспечен». Резник ухмыльнулся и вышел, дескать, сыщицкая работа не для тонких дамочек с обостренным обонянием.
— Силкин, — беспомощно
