Хорошо, что консьержка попалась сердобольная, досмотрела малышку до самого прихода бригады Котовского, вместе с которой в «покрасневший» центр Новороссийской области прибыл молодой красавец кавалерист, потребовавший дочь обратно. Записали Анну первым июля. Настоящей даты рождения никто не помнил. Консьержка болтала разное, но её больше интересовало, оставит ли красный командир за нею ту квартиру, которую она так удачно заняла, поэтому больше путала, чем помогала. Между собой порешили на том, что свечи на тортах в честь Анны будут зажигать на перво-апрельский День Шутника.
– Тебе зачем?
– Новая бухгалтерша требует.
Лент удивился: – Бухгалтерша? Может, у вас, в ведомстве юбилярам полагаются премиальные?
«Хорошо бы!», фыркнув, Анна нырнула в секретер, и Лент засмотрелся – эта новая мода на короткие кримпленовые платья его не радовала, особенно когда вот так, в сочетании с разгоревшимися щеками – время, конечно, шло, но он по-прежнему ревновал.
Утренние сборы того года были хаотичнее прочих, Анну ждали на студии строго к девяти, новое начальство требовало объяснительных за каждую секунду опоздания – вплоть до справки из московского метрополитена! – и это утро грозило перерасти в нечто ужасное – ей предстояло рассердить не только начальника, но и бухгалтерию, если выписка из метрической книги не будет найдена. Но Анна неожиданно прервала поиски и рывком подошла к замершему в уголке Ленту – иногда он предпочитал даже не дышать в её присутствие. Чашка из его руки как-то сама собой переместилась на соседнюю книжную полку, потому что рука понадобилась Анне, вернее обе его руки – она захватила их в свои и обняла себя ими за талию.
– Ленточка, а давай я никуда не пойду.
Лент крякнул.
– Давно говорил, бросай ты это кино! Сплошной стресс. Тебе не без разницы, где числиться?
Она не ответила. Прижалась к его груди и стала слушать сердце.
– Любовь это страшная штука, – вдруг совершенно не в тему сказала она, и он снова замер. Она любила философствовать про чувства, но поскольку его участие – а он предпочитал переходить к делу – приветствовалось ею в такие моменты редко, во избежание сморщенного носа приходилось отмалчиваться. Сейчас она скажет, что любовь – это всегда выбор. Он согласно кивнёт. Потом она скажет, что он заменил ей весь мир. Он попытается её поцеловать, но она отмахнётся и добавит, как стала добавлять с недавних пор, и он уже подумывал начать сердиться на неё за это: «Для меня ты отказался от своего предназначения, Лент. Я никогда этого не забуду».
Но этого она не сказала. Он поймал её за подбородок и заглянул в глаза. Там подозрительно блестело. Ещё не хватало! Это всё возраст силы – пусть и в тайне, но она продолжала надеяться, что к пятидесяти каким-то чудом станет настоящей ведьмой. Конечно, этого не произошло.
А потом она упорхнула, мелькнув желтизной в дверях, и в следующий раз они увиделись уже в травматологии областной больницы.
На этом воспоминании Лент открыл все замки и сбросил все заслоны – пусть Савила смотрит, ему больше не стыдно за то, что он не смог тогда ничего сделать. Хватит. Он хочет это услышать. Пятьдесят лет боялся. Боялся потому, что в то утро она не остановилась на «страшной штуке, любви», но вместо привычного продолжения «любовь – это всегда выбор», сказала то же самое про жизнь.
Болотно-зелёные глаза прорицательницы заполнились слезами: «Не могу…», она тяжело опустилась на пуфик у вешалки.
– Чёртов Лент! Ты зачем на меня столько вывалил? Теперь не засну. И пользы от меня сейчас, как от козла – молока, одни эмоции.
Нехорошо получилось. А тут ещё Любочка со своим заговорённым саквояжем, не к ночи помянутым, тянет и тянет Лента за рукав…
– Что?
– Вы сказали седьмое июля шестьдесят девятого? Лаврентий Петрович, может, это не вовремя, но пришёл ответ на наш запрос по девушке. Военная база на Филиппинах, помните?
Зелёный Лент ничего не помнил, и вспоминать не хотел – слишком глубоко ушёл в воспоминания, слишком был расстроен, но синий мигом оценил ситуацию как критическую, надо извиниться перед помощницей: – Простите меня, Любочка, не успел отозвать запрос. Замотался. Этот вопрос закрыт, девушка нашлась, то есть она потерялась снова, но данные её паспорта у нас сохранились.
Любочка не улыбнулась и извинения не приняла, напротив, выглядела решительно. С чего бы?
– Штаты свернули присутствие на Филиппинах двадцать девять лет назад, так что ваши возрастные рамки пришлось раздвигать со старта. Вернее, их просто не было смысла задавать, список и так получился коротким – не так уж много ребятишек рождается на военных базах. Вы будете надо мной смеяться, но я видела там седьмое июля шестьдесят девятого.
– Я не буду смеяться, Любочка, – неожиданно охрип Лент. – Где этот список?
Саквояж, тот самый, заговорённый сейф Любочки, открылся, и Лент уставился на криво переданный факсом список из трех строк. Именам предшествовали звания –список содержал данные о родителях – а первым в нём значился полковник Волроуз, именно в его семье седьмого июля шестьдесят девятого года, почти пятьдесят лет тому назад, родился ребёнок, обозначенный буквой «f», девочка. Странная фамилия для полковника – вьющаяся роза – не очень подходящая военному. И изумительно подходящая прекрасной танцовщице Мине.
Лент размышлял недолго, достал телефон и выбрал номер отца: – Ты видел её паспорт, – зашипел он в трубку. – Почему ты не сказал мне про возраст?!
Трубка помолчала, где-то зашелестели бумаги, щёлкнули клавиши клавиатуры, и сердитый голос ответил почему-то по-английски: – Ты меня прямо испугал, сын, на какое-то мгновение я вообразил, уж не возложишь ли ты на меня ответственность за какой-нибудь казус с несовершеннолетием. Расслабься, ей недавно исполнилось двадцать четыре.
По зелёной половине Лента распространилось умиротворение, но синяя не успокоилась ни на секунду: – США свернули военное присутствие на Филиппинах гораздо раньше. Это не оригинальный паспорт. Прикрытие.
– Не удивлюсь. К этому документу у нас с самого начала были вопросы.
– Если их больше нет, может, расскажешь?
Трубка снова помолчала, но сдалась: – Могу. Только обещай отнестись к этому спокойно.
Лент промолчал. Трубка вздохнула.
– Её паспорт по нашим каналам не проходит. Он – своего рода шедевр. Причём, русской работы. Разведывательное управление. То есть ты прав – это прикрытие, но не тёмного долголетия, а чего-то другого.
Синее сердце Лента застучало быстрее, подкачивая крови в мозг, для дальнейшего анализа. Для него не было секретом, что спецслужбы имеют своеобразные квоты на паспорта разных стран, всё легально, всё прозрачно, всё «по любви». Но молоденьким танцовщицам из «Лидо» таких привилегий не полагается. Лент мало что сейчас понимал, но почему-то задумался над тем, не слишком ли наигранно звучал её акцент, когда она пыталась говорить по-русски, и не слишком ли нарочито вытягивались в трубочку её губы. Он спросил её, говорит ли она по-русски, и она ответила «совсем неплохо». Почему же он решил тогда, что она пошутила? И широкая улыбка пограничника в Шереметьево: «Добро пожаловать!»…
