Как и в большинстве случаев.
* * *
Ей было трудно. Она видела, что Карулл любит ее и что на удивление много людей считают их свадьбу поводом для праздника, словно свадьба девушки из племени инициев и тракезийского солдата такое уж значительное событие. Их обвенчают в изящной патрицианской часовне рядом с домом Ширин — ее регулярно посещает распорядитель Сената со своей семьей. Пиршество состоится здесь, в доме первой танцовщицы Зеленых. И круглый сердитый человечек, которого все называли лучшим поваром Империи, готовит еду для свадебного пира Касии.
В это трудно было поверить. Она почти и не верила, просто плыла по течению, словно во сне, будто сейчас проснется на постоялом дворе Моракса в холодном тумане, а День Мертвых еще впереди.
Мать считала Касию умной, считала, что ей не суждено выйти замуж, и продала дочь работорговцам. Касия понимала, что вся эта излишняя пышность имеет отношение к знакомым им людям: Криспину и его друзьям, возничему Скортию и Ширин, в чей дом Касия переехала после оглашения помолвки в начале зимы. Карулл действительно встречался — уже дважды — с самим Верховным стратигом и добился выплаты задержанного жалованья солдатам. Ходили слухи, что Леонт, возможно, даже появится на свадьбе у трибуна. На ее свадьбе.
Другая часть этого преувеличенного внимания, как она поняла, была связана с тем, что, несмотря на свой хваленый цинизм (или, возможно, благодаря ему), сарантийцы были по натуре почти всегда очень эмоциональными, будто жизнь здесь, в центре мира, усиливала и повышала значение каждого события. То, что они с Каруллом женятся по любви, выбрав друг друга, имело необычайную привлекательность в глазах окружающих их людей. У Ширин, при всем ее остроумии и насмешливости, при одной мысли об этом туманились глаза.
Таких браков обычно не бывает.
Такого не было и здесь, что бы ни думали люди, хотя об этом было известно лишь одной Касии. Как она надеялась.
Мужчина, которого она страстно желала — и любила, хотя что-то в ней сопротивлялось этому слову, — должен стоять сегодня рядом с ними в церкви и держать символический венец над головой друга. Эта истина ей не нравилась, но она ничего не могла с ней поделать.
Ширин должна стоять за спиной Касии с другим венцом в руках, а гости, одетые в белые одежды, люди из театра, придворные и множество грубоватых военных будут одобрительно улыбаться и перешептываться, а потом все они вернутся сюда есть и пить: рыбу, и устриц, и зимнюю дичь, и вино из Кандарии и Мегария.
Кто из женщин, в самом деле, выходил замуж исключительно по собственному выбору? Каким стал бы мир, если это могло случиться? Даже аристократы и царские особы не могли позволить себе подобную роскошь, как же могла на это рассчитывать девушка из племени варваров, целый ужасный год прожившая рабыней в Саврадии, воспоминание о котором останется в ее душе бог знает как долго?
Она выходит замуж, потому что ее захотел взять в жены порядочный человек и сделал ей предложение. Потому что он обещал ей защиту и поддержку и был по-настоящему добрым и потому что, отказавшись от этого брака, какую жизнь она могла бы вести здесь? Зависеть от других до конца жизни? Быть служанкой у танцовщицы, пока та сама не выберет себе подходящего мужа? Вступить в одну из сект — дочерей Джада — и принести вечную клятву богу, в которого Касия по-настоящему не верит?
Как она может верить, после того как ее предназначили в жертву Людану и она видела «зубира», создание давней веры ее племени, в глубине Древней Чащи?
— Ты такая красивая, — сказала Ширин, которая беседовала с поваром, поворачиваясь к Касии, стоящей в дверном проеме.
Касия устало улыбнулась. Она по-настоящему в это не верила, но это даже могло быть правдой. Слуги в доме Ширин умело вели хозяйство. Касия прожила с ней всю зиму скорее как гостья и подруга, чем в каком-либо другом качестве, ела лучшую пищу и спала на более мягкой постели, чем когда-либо в прежней жизни. Ширин была живой, веселой, наблюдательной, всегда что-то затевала, хорошо сознавая свое положение в Сарантии — как преимущества славы, так и ее мимолетность.
Но в ней было гораздо больше всего этого, потому что все это ничего не говорило о том, какой она становилась на сцене.
Касия видела ее танец. После того первого визита в театр, в начале зимнего сезона, она поняла славу этой женщины. Увидев массу цветов, которые бросали на сцену после танца, услышав восторженные приветственные крики — как ритуальные вопли факции Зеленых, так и спонтанные крики тех, кто пришел в восторг от увиденного, — она прониклась к Ширин благоговением. Ее даже слегка испугала та перемена, которая произошла, когда танцовщица вступила в этот мир, и еще больше то, как она изменилась, когда встала между факелами и для нее зазвучала музыка.
Она бы не смогла добровольно выставить себя на всеобщее обозрение, как это делала Ширин каждый раз во время выступления, одетая в струящиеся шелка, которые почти не скрывали ее гибкой фигурки, или проделывать смешные, почти непристойные штуки к бурному восторгу тех, кто сидит на недорогих, далеких от сцены местах. Но ей никогда в жизни не дано двигаться так, как двигалась танцовщица Зеленых, как она прыгала и кружилась или застывала с распростертыми, словно крылья чайки, руками, а затем торжественно двигалась вперед, и ее босые ноги были изогнуты, словно охотничий лук, в более древних, более торжественных танцах, которые заставляли мужчин плакать. Одни и те же шелка могли трепетать у нее за спиной подобно крыльям или окутывать ее, будто шаль, когда она опускалась на колени и оплакивала потерю, или будто саван, когда она умирала и в театре становилось тихо, как на кладбище в зимнюю ночь.
Ширин менялась, когда танцевала, и меняла тех, кто ее видел.
После, дома, она становилась прежней. Здесь она любила поболтать о Криспине. Она поселила у себя Касию в качестве гостьи, делая одолжение родианину. Он знал ее отца, объяснила она Касии. Но дело не только в этом. Совершенно очевидно, что танцовщица часто думала о нем, несмотря на всех этих мужчин — молодых и не очень, часто женатых, придворных, аристократов и офицеров армии, — которые все время ее навещали. После этих визитов Ширин любила поболтать с Кассией. Она была посвящена в подробности их положения, ранга и перспектив: тонкие нюансы ее благосклонности составляли часть того сложного танца, который ей приходилось исполнять, ведя жизнь танцовщицы в Сарантии. У Касии возникло ощущение, что независимо от того, как начались их отношения, Ширин была искренне рада ее присутствию в доме, что дружба и доверие прежде не были составляющими жизни танцовщицы. Как и ее собственной жизни, впрочем.
В течение зимы Карулл заходил почти каждый день, когда бывал в Городе. Он отсутствовал месяц, во время дождей, уезжал сопровождать — с триумфом — первую часть задержанного жалованья западной армии до своего лагеря в Саврадии. Когда он вернулся, то был задумчив и рассказал Касии, что видел весьма красноречивые доказательства надвигающейся на запад войны. Это не стало большим сюрпризом, но есть разница между слухами и надвигающейся реальностью. Пока она его слушала, ей пришло в голову, что, если ему придется отправиться туда вместе с Леонтом, он может погибнуть. Она взяла его за руку. Он любил, когда она держала его за руку.
