Она слегка улыбается. И снова качает головой:
— Я тогда спросила у тебя, как ты жил дальше. Потом. На острове, на берегу. В его снах.
— Я даже не смог ответить. Я не знал. И по-прежнему не знаю. Но я был жив только наполовину. Слишком много горечи. В Сарантии все начало меняться. Но даже тогда я… пытался держаться в стороне, сам по себе. Наверху.
На этот раз она кивает головой: — Тебя сманила вниз испорченная женщина.
Он смотрит на нее. На Аликсану. Стоящую здесь.
Он видит, как она размышляет, рассматривает все нюансы.
— У тебя… будут из-за меня неприятности? — спрашивает она. Все еще эта неуверенность.
— В этом я не сомневаюсь. — Он пытается улыбнуться. Она снова качает головой с обеспокоенным видом.
Показывает на дальнюю стену.
— Нет, я имею в виду, что люди могут узнать меня по этому панно.
Он делает вдох и выдох. И наконец-то понимает, что именно ему дано разрушить ее неуверенность.
— Тогда мы уедем туда, где тебя никто не узнает, — слышит он свой голос.
Она закусывает губу:
— Ты готов это сделать?
И он отвечает, снова втянутый в стремительно несущийся поток времени и мира:
— Тебе будет трудно придумать такое, чего я не сделал бы ради тебя. — Он крепко сжимает лестницу. — Этого… достаточно?
Выражение ее лица меняется. Он наблюдает, как оно меняется. Она снова закусывает губу, но теперь это означает нечто другое. Он знает, он уже видел такое выражение лица.
— Ну, — говорит она голосом, который всегда звучал у него в ушах, — мне все еще хочется иметь дельфинов.
Он кивает головой, притворяясь рассудительным. Сердце его полно света.
Она добавляет после паузы:
— И ребенка?
Он ахает и спускается вниз с помоста. Она улыбается.
* * *
«Думаю, если бы мне подарили месяц в Античности и позволили провести его там, где я предпочту, я бы провел его в Византии, незадолго до того, как Юстиниан открыл Святую Софию и закрыл Академию Платона. Думаю, я бы мог найти там, в одной из маленьких винных лавок, мозаичника-философа, который сумел бы ответить на все мои вопросы, ибо сверхъестественное к нему ближе…»
У. Б. Йетс, «Видение»