замаливать, так даю тебе своё материнское благословение, а коли на уме у тебя разбой да грабёж, не носи тогда тебя мать сырая земля!
Снарядила она его, дала ему припасов на дорогу, отворяла погреба глубокие, вынимала оружие долгомерное.
— Ой, детище ты моё милое! Побереги ты свою буйную головушку, — сказала она ему, благословила и проводила в дальний путь в чужую дальнюю сторонушку.
— Ты смотри, Василий, — наказывала она ему ещё при расставании, — как будешь купаться в Иордань-реке, не купайся ты нагим телом, не снимай с себя тонкой холщовой рубахи, сам Иисус Христос купался нагим телом; не послушаешь моего наказа родительского, быть с тобою худу.
Снарядил Василий корабли белопарусные и поехал по озеру Ильменю, по Волге-матушке… Их не сдерживают ветры буйные, против ветру они плывут, как по ветру…
Едут день, другой, видят: вдали что-то чернеется. Выплывают им навстречу кораблики, едут гости, купцы-корабельщики с товарами.
Поравнялись с ним корабельщики, окликнули:
— Гей вы, молодцы удалые! Вы куда едете? Куда путь держите? Или просто по морю гуляете?
— Наше гулянье неохочее, — отвечает им Василий, — смолоду мы много загубили христианских душ, много грабили добра-имущества, так теперь надо нам грехи свои замаливать… Покажите-ка нам прямой путь ко святым местам, хотим мы гробу Господню поклониться.
Отвечают корабельщики:
— Есть прямая дорожка, короткая, ехать по ней всего семь недель, а кругом-то надо ехать полтора года, да стоит на этой дороге застава неминучая: целый стан разбойничий с атаманами…
Распрощались корабельщики, а дружина Василья спрашивает:
— По какой же дороге прикажешь путь держать?
— А пойдёмте по прямому пути, не люблю я путей окольных, верю крепко в свою силу богатырскую, не обидят нас станишники-разбойники…
Доехали молодцы до моря Каспийского, до острова разбойничьего, и увидели их разбойники. Как завидели Василия, испугались, засуетились:
— Вот-то беда пришла на нас неминучая! Тридцать лет стоим тут на острове, а не было на нас такого страху великого, ведь это идёт на нас сам Буслаевич, это его поступка молодецкая, полётка соколиная!
Собрались они в круг, с хлебом-солью встречают Василия, низко кланяются.
— Не обессудь, — говорят, — добрый молодец, нашего хлеба-соли откушать, нашей браги попробовать!
Принял Василий хлеб-соль, сел с ними за стол пировать. Как поднесли ему чару зелена вина в полтора ведра, да как хватил он её сразу, за один дух, станишники и рты разинули: так у них и самый набольший атаман не пивал!
На прощанье поднесли Василию дары великие: мисы золота, да серебра, да жемчуга; Василий их на том поблагодарил и просил дать ему провожатого до Иерусалима.
Не отказали ему атаманы, дали и провожатого.
Поехали они по морю Каспийскому, подъехали к Фавор-горе и пристали к берегу. На пути к Фавор-горе лежал в поле человеческий череп.
Толкнул Василий череп ногой, сказал:
— Чья ты, кость, тут на дороге валяешься? Разбойника-придорожника, татарина-бусурманина, или ты кость христианская?
Как подбросил череп чоботом, улетел он за облака, а потом упал опять на своё место старое.
Заходили челюсти у черепа, стал череп говорить глухим гробовым голосом:
— Не разбойник я при жизни был, не татарин, а был я такой же христианин-молодец, как и ты; где мой череп лежит у Фавор-горы, там лежать и твоей буйной головушке!
Как услышал Василий, что ему кость провещала, напророчила, отошёл от неё прочь, говорит:
— Это, видно, лукавый меня смущает!
Поехали молодцы с Фавор-горы в Иерусалим; отслужил Василий там обедню за здравие Авдотьи Васильевны, своей родимой матушки, отслужил обедню с панихидою по своём усопшем батюшке и по всему своему роду.
На другой день стали молодцы свои грехи замаливать: отслужили они обедню с молебном о том, что загубили души христианские, не позабыли и разбойников-станишников, и об их грехах служили обедню с молебном в особину.
Стали потом молодцы купаться в Иордань-реке. Не послушался Василий наказа своей матери, все купаются в рубашках, а он нагим телом.
— Я, — говорит, — не верую ни в сон, ни в чох…
Как выкупался, стал обсыхать на Фавор-горе, стосковалось у Василия его сердце ретивое, разболелось… твердит он одно, что «не верую я ни в сон, ни в чох», а сам только о голове и думает.
Подошли они к камню горючему, написано на камне, что кто его перескочит вдоль, тому здесь и положить буйную голову.
Стала дружина Васильева перескакивать камень поперёк, а Василий говорит:
— Не верую я и в эту надпись на камне: перескочу камень вдоль, не задумаюсь!
Скочил вдоль, глядь — каблук подвернулся, зацепился… Упал Василий навзничь на горючий камень и расшиб, пробил свою буйную голову.
Говорит он дружине, братьям названым:
— Ой вы, братцы мои названые! Вы идите к моей родной матушке, вы скажите ей, что сосватался её любимый сын на Фавор-горе, женился на белом горючем камешке!
Умер Василий, схоронила его дружинушка под горючим камешком и воротилась в Новгород.
Старая Авдотья Васильевна ещё издали молодцев завидела, выбежала к ним, смотрит, высматривает:
— А где же мой ясный сокол, Васильюшко?
— Сосватался твой сын Василий Буслаевич в чистом поле на Фавор-горе, женился он на белом горючем камешке.
Заплакала тут вдова, закручинилась:
— Ох, горе мне, не видать мне больше ясного сокола, и не нужно мне ни золотой казны моей, ни именья-богатства…
Раздала она всё своё имение по Божьим церквам, а казною наделила дружину Васильеву.
Поклонились ей молодцы, распрощались:
— Спасибо тебе, матушка Авдотья Васильевна, что поила-кормила, обувала-одевала нас.
Звала честная вдова девушку Чернавушку, наливала Чернавушка каждому молодцу по чаре зелена вина, подносила с поклоном, с почестию.
Выпили молодцы, поклонились и разошлись в разные стороны, куда глаза глядят.
Садко богатый гость
Раскинулся на реке на Волхове, что течёт из Ильменя-озера, широко-далеко государь Великий Новгород. Из конца в конец целый день идти, что́ посадов, что пригородов, а промеж них леса да болота, да пригорки пораздвинулись… Широко раздолье в славном городе, есть где разгуляться удали молодецкой, расходиться воле-волюшке заветной… Живут в Нове-городе люди богатые, торговые, каждый день пиры дают почестные, широкие, на тех на пирах гусляров, скоморохов кишмя кишит, гостей потешают, увеселяют, зато и сыты бывают.
Всех-то звончее, всех веселее наигрывает Садко-гусляр; почёт ему на пирах широких, и вина чару поднесут, и накормят досыта. Всего имущества у Садко его гусли яровчатые, день поиграет, тем и кормится.
Вот и пришла раз на Садко невзгодушка — не зовут его на пиры, да и только: и день, и два, и три проходит, всё сидит молодец
