взыскана в судебном порядке.
По поручению муниципального совета
Джеймс Ли, сборщик налогов 2-го района.
Муниципальный налог 13 шил. 11 пенсов
Специальный налог 10 шил. 2 пенса
1 фунт 4 шил. 1 пенс».
Второе послание поступило из конторы попечителей Фонда помощи бедным. Оно тоже являлось последним предупреждением и было составлено почти в тех же словах, что и предыдущее. Единственная разница заключалась в том, что оно было написано «по поручению попечителей», а не «муниципального совета». Попечители требовали уплаты одного фунта одного шиллинга и пяти с половиной пенсов для оказания помощи бедным на основании закона о бедных в двухнедельный срок, и угрожали судебным иском в случае неуплаты.
Истон отложил его и принялся читать третье письмо:
«Дж. Дидлум и К°.
Полное оборудование квартир.
Кволити-стрит, Магсборо.
Мистер У. Истон, напоминаем Вам, что срок выплаты взносов за три месяца по четыре шиллинга в месяц (всего 12 шиллингов) истек первого числа сего месяца, и мы вынуждены просить Вас оплатить данную сумму с обратной почтой.
По условиям нашего соглашения Вы обязались вносить деньги каждую четвертую субботу. Во избежание неприятностей мы просим Вас в дальнейшем вносить плату точно в указанный день.
Искренне Ваш Дж. Дидлум и К0».
Он несколько раз молча перечитал письма и, чертыхнувшись, швырнул их на стол.
− Сколько мы еще должны за линолеум и мебель? − спросил он.
− Я не знаю точно. Было больше семи фунтов, а рассрочка началась месяцев шесть назад. Мы внесли один фунт сразу, потом сделали еще три или четыре взноса. Если хочешь, я принесу карточку.
− Не надо. Считай, мы заплатили один фунт и двенадцать шиллингов. Выходит, мы должны еще больше шести фунтов.
Он прибавил к списку и эту сумму.
− По-моему, мы вообще зря связались с этим делом, − раздражённо сказал он. − Было бы гораздо лучше купить все сразу за наличные, когда появятся деньги. Но тебе всегда хочется, чтобы все было по-твоему. Накопили этот проклятый долг, который будет теперь висеть годами. А когда мы выкупим это паршивое барахло, оно уже и виду никакого иметь не будет.
Женщина промолчала. Она наклонилась над колыбелью: укутывая малыша, который разбросал все пеленки, она тихо плакала.
Последние месяцы, точней, с тех пор, как родился ребенок, Рут постоянно недоедала. Если Истон не работал, они во всем отказывали себе и покупали только самое необходимое. А когда он работал, они экономили на необходимом, чтобы расплатиться с долгами, причем на самого Истона, хотя он этого и не знал, приходилась большая часть расходов. Рут еще с вечера укладывала в его обеденную корзинку все лучшее, что было в доме. Если же он не работал, подавая ему еду, Рут нередко его обманывала, утверждая, что уже поела, когда его не было дома. И все это время малыш отбирал у нее все силы, и работы по дому было множество.
Склонившись к колыбели, она почувствовала, что силы ее на исходе. Рут украдкой плакала, чтобы не видел муж.
Наконец, не поворачивая головы, она сказала:
− Ты отлично знаешь, что тебе так же хочется иметь все это, как и мне. Если бы мы не взяли линолеум, в доме гулял бы ветер из-за щелей в полу и мы бы без конца болели. Даже сейчас в холодные дни линолеум шевелится от ветра.
− Говоря по правде, я не знаю, что и делать, − сказал Истон, глядя то на перечень долгов, то на три суровых письма. − Я отдаю тебе все до последнего фартинга и никогда ни во что не вмешиваюсь, − на мой взгляд заниматься домом − это женское дело. Но мне кажется, ты не умеешь вести хозяйство.
При этих словах женщина горько расплакалась, уронив голову в сиденье стула возле колыбели.
Истон опешил.
− Что случилось?
Потом он посмотрел на худенькие вздрагивающие плечи жены, и ему стало стыдно. Он опустился рядом с ней на колени, обнял ее и попросил прощения, повторяя, что вовсе не хотел ее обидеть.
− Я вечно считаю каждый грош, − плакала Рут. − Я ничего на себя не трачу, ты, наверное, просто не понимаешь, как это трудно. Я готова отказать себе в самом необходимом, но мне очень больно, когда ты так говоришь. Получается, это я во всем виновата. Ты никогда со мной не разговаривал так раньше... до того... ох, как я устала, как я устала. Лечь бы, заснуть и не просыпаться никогда.
Она сидела на корточках, положив руки на сиденье стула. Отвернувшись от него, она плакала горькими слезами.
− Прости меня, − сказал Истон. − Ему стало неловко. − Я взвалил на тебя слишком много забот, ты, конечно, не в силах с ними справиться. Теперь я буду тебе помогать, ну, не сердись же, прости меня. Я очень виноват. Я знаю, ты стараешься.
Она позволила ему себя обнять, склонила голову на его плечо, а он целовал ее и гладил ее руки, уверяя ее, что лучше жить с нею в бедности, чем с любой другой в богатстве.
Ребенок, который все это время крутился и вертелся в колыбели, начал громко плакать. Мать взяла его на руки, прижала к себе и принялась ходить по комнате, укачивая малыша. Но ребенок продолжал кричать. Она села, чтобы покормить его грудью. Он не хотел есть, вырывался из рук и отталкивал мать, потом на несколько минут затих и начал вяло, нерешительно сосать. Потом снова стал кричать, вырываться и извиваться.
Родители смотрели на него, не зная, чем помочь. Что с ним? Должно быть, это зубки.
Они укачивали, успокаивали его, и вдруг ребенок срыгнул прямо на одежду непереваренную пищу: вперемешку со свернувшимся молоком кусочки бекона, яйца, хлеба, картошки.
Освободив свой желудок от этой неподходящей для него пищи, несчастное дитя принялось снова кричать. Мальчик побледнел, его губы стали бескровными, веки покраснели, из глаз полились слезы.
Истон расхаживал по комнате, укачивая его на руках, пока Рут замывала одежду и доставала новые пеленки. Они оба думали, что желудок у ребенка расстроился из-за зубов. Вот прорежутся они, и все будет в порядке.
Уложив ребенка, Истон, по-прежнему убежденный в глубине души, что при разумном и рачительном ведении хозяйства их дела можно было бы поправить, сказал:
− Нужно составить список всего, что надо купить завтра, и всех завтрашних трат. Перед тем, как потратить деньги, непременно надо все продумать. Тогда ты купишь только то, что нужно. Итак, первое: двухнедельная плата за
