один укол в сердце. Но если прошлые вызывали боль и горечь, то от этого не пришло ничего, кроме злости. Если я не вернусь, помни, что ты следующая наследница, сказал он Анне-Марии. Он не смеет, не смеет захватить место, если Лоренц умрёт в этой дыре, пропахнув хвоей и мятой! Катарина носит его ребёнка; если они выживут в родах, то не важно, будь там мальчик или девочка, власть перейдёт наследнику сразу, как только он подрастёт.
– Не свезло вам, – сообщил мальчишка, – с ними здорово. Меня Фрол звать, а вас?
– А ну хватит его донимать! – женщина наконец подошла к кровати. В руках её был поднос с мисками и бутылками, от которых хвоей несло стократ сильнее. – Извините его, ВашСиятельство, мальцу скучно, брат его названный дела деревенские решает, мамка заболела, вот он и носится, где могёт. Я сейчас вашими ранами займусь. А ну кыш! – шикнула она на мальчишку. Тот насупился и нехотя медленно пошёл обратно. Женщина вздохнула.
– Он сын старосты? – тихо спросил Лоренц. Та кивнула чуть рассеяно.
– Его Благородие Эван женился второй раз семь лет назад, заделал себе наконец законного наследника и помер со спокойной совестью этим летом. Фрол, как подрастёт, займёт его место. Дайте-ка взглянуть. Рукой шевелили? Зря это вы, видите, рана открылась.
Юноша прикрыл глаза. Двинуться, чтоб знахарка хотя бы присела на кровать рядом, сил не было.
– Он сказал про брата, – прошептал он. Голос окончательно его покинул, а от запаха трав с подноса начало подташнивать.
Женщина принялась распутывать тряпки на его плече. Руку обожгла боль.
– Юлек бастард, все это знают у нас. Заделал его Благородие лет в семнадцать, сразу признал своим и воспитал верно. Но всё равно мечтал о том, чтоб были и законные дети, чтобы фамилию передать. Не двигайте локтем, прошу вас. Двое жён у него умерло в родах вместе с детьми, долго он хмурым от этого ходил. А с Фролом вон как хорошо всё вышло. Сейчас больно будет, потерпите, – она принялась осторожно снимать с кожи последний слой ткани. К ней присохли корки от ран, тряпка сходила вместе с кожей. Лоренц тихо заскулил, сжав зубы. – Ну, ну, уже почти всё. Мамка болеет, поэтому ей не до дел. Вот Юлек и занимается управлением. Коли помрёт Ирма, то будет он в старостах до тех пор, пока Фролу не будет хотя бы пятнадцати лет. Неплохая судьба для бастарда, а? ВашСиятельство! Сиятельство! – она хлопнула его по здоровой щеке, – не теряйте чувств!
Лоренц чуть приоткрыл глаза. Какая знакомая уже красная пелена перед взглядом. Боль в плече была настолько сильна, что он едва чувствовал руку.
– Я подлечу и прикрою снова, – засуетилась знахарка, – вот, глядите, всё будет хорошо! – она окунула пальцы в миску, зачерпнула резко пахнущую зеленоватую массу и принялась распределять её по ране. Плечо мгновенно обожгло, локоть дёрнулся, а пальцы сами собой сжались в кулак. Женщина тихо прошептала что-то, коснулась пальцами лба и принялась вновь наматывать те же тряпки на руку.
– Мы, вестимо, лечим не так хорошо, как маатанские умельцы, чуму б на их дом. Но точно получше, чем в полевых лагерях. Уж в ранах и ядах понимание точно имеем, слишком много вас таких сюда прибывает, – она вздохнула. – Жаль оруженосца вашего, рана уже вся почернела, придётся отхватить ему ногу по самое бедро. Не все после выживают, предупредила его; а он велел, чтоб делали всё по правилам… смелый человек. Прошло у вас? Потерпите ещё чуть, сейчас ногу вашу тоже надобно…
Лоренц перестал слушать суетливый шёпот незнакомой знахарки. Чтоб хоть немного отвлечься от нестерпимой боли, он задумался о своём незваном госте. После истории о его старшем брате юноша почувствовал между ними удивительное сходство; разница была лишь в том, что Фрол с Юлеком, кажется, искренне считали друг друга семьёй. Будет ли это продолжаться, когда младший войдёт в подходящий возраст?.. тряпки с ног срывались так же непочтительно, и последние полосы порвали края раны ещё сильней. Знахарка осторожно подула на окровавленную кожу и передала Лоренцу небольшую бутыль.
– Выпейте, – велела она, – чтоб не так болело. Плечо-то было только поверх срезано, а здесь придётся попотеть.
Он послушно пригубил бутыль. Водка внутри обожгла его язык, и он закашлялся, глотнув её носом. Лекарь тем временем заканчивала наносить ту самую хвойную мазь, не переставая шептать слова молитвы.
– Тётушка Марта, тётушка Марта, к вам Юлек хотел зайти! – со двора снова послышался бойкий детский голос. Женщина неслышно выругалась и принялась наспех наматывать тряпки на раненую ногу. – Можно?
Лоренц только чуть кивнул. Марта вздохнула.
– Заходите, господин, только ненадолго, ежели возможно. Я по другим сейчас пойду, пока Софа не пришла.
К кровати неспешно подошёл мужчина лет тридцати, полноватый и уже начавший лысеть. За ним, постоянно выглядывая из-за плеча, просеменил Фрол.
– Юлек Бонмар, Ваше Сиятельство, – полный поклонился. – Исполняю обязанности старосты, пока госпожа не может заняться тем же.
– Да ниспошлёт ей Всесветный доброго здравия, – пробормотала Марта, коснувшись лба. Юлек, спохватившись, сделал то же.
– Просто знайте, – продолжил он, теребя пальцами тонкий кружевной платок, – что мы-де для вас исполним все ваши воли, коли чего вам захочется сверх здешнего добра. Молимся всей Терновкой о здоровье ваших доблестных воинов. А с лагеря вашего намедни прислали посыльного, так там…
– Что он сказал? – сорванным голосом прошептал Лоренц, – что передал?
– Проверяли ваше устройство у нас, – бодро отрапортовал Юлек, – разведку отослали, угроз не видят, собираются потихоньку, как планировали. Я, верно, не знаю, что у вас задумано было; однако это всё, что изложил посыльный, слово в слово, сказал, что вы всё уразумеете. Передали, чтоб вы, как оклемаетесь, тотчас же поехали в лагерь. Зимние месяцы, сказали, будут стоять, так как…
Лоренц медленно поднял дрожащую ладонь. Мужчина смутился и замолк.
– Доложите о делах, – едва слышно велел он, – а после ступайте.
Юлек чуть задумался.
– У нас всё своим чередом, Ваше Сиятельство. Людей отправили, урожай собрали, на зиму скоту заготовили всё… из города вызвали кузнеца, чтоб помог нашим со снабжением; верно, вы его захотите увидеть, как поздоровее будете. Намедни снова тело нашли, – он вздохнул, – старика, который еду в храме готовил для монахов. Жизнь свою во имя бога
