господин…
– Нет… – прошептал юноша из последних сил. – Не веди помощь… езжай в лагерь. Сейчас же езжай!.. скажи им, что фратейцы близко. Скажи… скажи, чтоб выступали… – его тело начало крупно дрожать, – разведчики ошиблись. Враги на пороге… – он закрыл глаза, не в силах сопротивляться пьянящей слабости, – ступай же! Да поможет нам Всесветный…
Глава 4. Смирение
Перед глазами проплывали короткие размытые картины прошлого. Горящий дом, расшитая рубаха, жёлтая повязка, удары… и темнота. Боль в ноге, шее, руке затмевала все ощущения. Не осталось ни усталости, ни голода. Только боль. Он помнил голос, который звал его на улице. Помнил женские крики. Помнил белый шёлк, пощёчины, запах дыма и прелого сена. Ночной влажный холодный воздух и тряску, стук копыт и скрип телеги.
Лоренц распахнул глаза – и тут же зажмурил их от яркого света. В нос ударил резкий запах трав и алкоголя. Он попытался было хотя бы привстать, но пальцы слабо ухватились за ткань, и рука бессильно свесилась вниз. Он снова чуть приоткрыл глаза и взглянул на себя сквозь ресницы. Раны его были замотаны чистыми тряпками; на плече разливалось свежее пятно крови. Юноша попробовал вернуть руку на простынь, но силы его оставили. Он закрыл глаза и тихо выдохнул.
– Его Сиятельство очнулся! – раздался женский голос откуда-то спереди. – Эй, слыхал? Живой, выкарабкается. Иди, проверяй, дождался.
Послышался негромкий шорох ткани, нестройные подволакивающие шаги и стук дерева. Чья-то рука осторожно подняла его ладонь и опустила на простынь.
– Всё хорошо, господин, – это был слабый голос Олафа, – всё хорошо. Мы в безопасности.
Лоренц медленно повернул голову на голос. Рана в шее тотчас отозвалась ноющим жжением.
– Доехали… до лагеря? – прошептал он, едва ворочая языком. – Там знают?
– Знают, господин, доехали. Иржи, ваш бунтарь, сгрузил всех на телеги и помчал до лагеря, а потом сюда. Они должны были что-то предпринять, и...
– Стой… – Лоренц снова открыл глаза, – все здесь?.. живы?
Олаф сидел на табурете рядом. Его бедро тоже было перемотано, от него несло анисом и елью, а в руках у него лежал костыль. Он вздохнул негромко.
– С Мерфоса вернулись все. С Кипрейки… один остался лечиться в деревне.
– Остальные?..
– Нет.
– Лавр?..
– Его благородие похоронили в фамильном склепе. Отравленные стрелы. Супруга его, по слухам, потеряла ребёнка и слегла с горя, но жива.
Всё у вас будет, говорил он… уже есть. Вот он, первый убитый. Но только трофеями с него стали не украшения или бесполезное теперь оружие, а преданный взгляд, разговор по душам в дороге и чужая тоска по семье. Смог бы я сам смотреть в глаза их родным, вспомнились ему свои мысли, если вернусь один, без этой сотни солдат? Надобно, надобно ехать в Кипрейку, чтоб хотя бы перед его супругой встать на колени и попросить прощения!..
– Мне грозят отнять ногу, – продолжил Олаф, – повезло, что всё, что они нанесли на оружие, осталось во мне. Вы, верно, ко второму новолунию уже сможете стать на ноги.
– Так долго, – прошептал Лоренц. – А…
– У остальных всё легче, – оруженосец попытался было улыбнуться, но лицо исказила гримаса боли, – у Золтана ранена ладонь, пальцы, верно, тоже отнимут, но хоть жив будет. Иржи перебили плечо, он не сможет держать оружие ближайший год. У Кима ожоги, он пытался тушить караульную. У Исы…
– Хватит, – едва слышно велел Сиятельство. С каждой новостью его сердцу становилось всё больней. – Где мы? – он внезапно понял, что об этом Олаф пока ничего не сказал.
– Мы в Терновке, – просто ответил тот, – Его Благородие Ян говорил, что сюда отправляют всех раненых с границ.
– И девка-мельничиха… – прошептал Лоренц пересохшими губами. Легче ему не стало. – Они выступят? Пока мы тут? – голова закружилась, и он жадно вдохнул холодный воздух, пропахший травой и смолой. – Мы не нужны, Олаф?..
Оруженосец покачал головой.
– От больных на фронте мало толку, Ваше Сиятельство. Ваши люди остались с ними. Они помогут.
– ...ступай, – велел он, закрыв снова глаза. – Спасибо. Ты… помог. Ступай.
Снова раздались неровные шаги, и стук деревянного костыля, и шарканье подошвой сапога. Второе новолуние… непростительная роскошь – лежать два месяца на кровати, пока в десятке вёрст отсюда идёт бой. Сколько же пришло людей с востока? Неужели они решились перейти горы и мокрые леса? Лагерь не справится с армией, он ждал подмоги с другой стороны… стало так горько – за этот фуражный караван, за потерянных людей, за Лавра и его супругу. Розу, кажется?.. что это был за глупый приказ!.. хотя, если б Лоренц с отрядом не приехали бы в деревню, то откуда в лагере узнали бы о набеге с востока? Или они знали, и именно потому и направили офицеров?.. так много вопросов, и негде узнать на них ответы…
– А ну иди отсюда! – это был тот же женский голос, что и раньше. – Кыш! Больным нужен покой, а ты тут со своими фокусами!
– А так что, правда лежит вотчинник? – раздался восторженный детский голос, – а можно глянуть? А живой? А ходить будет? А к нам зайдёт? А…
– Поди прочь! – рявкнула женщина. Раздался знакомый стук костыля.
– Да ладно вам, пусть зайдёт, – Олаф наконец встрял в ссору, – господин узнал слишком много плохих новостей. Пусть хоть что-то хорошее тоже будет.
– Смотри мне, не нагружай его без толку, – женщина была недовольна, – как велит уйти, так сразу ступай домой!
Раздались быстрые лёгкие шаги. Лоренц повернулся на звук; к кровати вприпрыжку бежал мальчуган лет шести. Остановившись на почтенном расстоянии, он вытянулся и принялся глазеть на юношу, даже не пытаясь скрыть своё любопытство.
– А вы что же, настоящий вотчинник? Сказали, будто с Мерфоса. Но я там был, там другой староста, бородатый и толстый! – чуть картаво выпалил мальчишка.
– Оттуда, – едва слышно ответил Лоренц. – Это мой отец.
– Ооо, – с восторгом протянул тот. – Мой папаня тоже староста! Был старостой, – он загрустил, – помер с три месяца. Брат и мамка остались. А у вас братья есть?
– Нет… нет, – прошептал он. – Только сёстры.
Вспомнив Эберта, Лоренц почувствовал ещё
