– Ты меня понял, Уоллес? – прорычал преподобный Картер.
Уоллес ничего не ответил, но руку Абиты послушно выпустил.
– На том дело и завершим, – неумолимо подытожил преподобный Картер.
С шипением втянув в грудь воздух сквозь сжатые зубы, Уоллес обвел проповедников взглядом загнанной в угол дворняги и неторопливо кивнул. Мало-помалу его дыхание обернулось недобрым смехом.
– Она не протянет до осени. Конечно, к тому времени будет поздно. Землю я потеряю. А ты, – с усмешкой бросил он Абите, – когда наголодаешься и намерзнешься, клянчить милостыню к моему порогу не приходи. Мои двери закрыты для тебя навсегда.
Развернувшись, он быстрым шагом направился прочь.
– Знаете, сэр, – заговорил преподобный Смит, – насчет мирового судьи… как-то мне не по себе. С ним, знаете ли, шутки плохи.
Преподобный Картер, встревоженно, тяжко вздохнув, покачал головой.
– Зачем тебе это понадобилось, Абита? Зачем ты так поступаешь? Из гордости? Из неприязни к Уоллесу? Не выйдет из этого ничего хорошего. Я бы на твоем месте отправился домой, поразмыслил как следует, а после пошел бы к Уоллесу, просить о прощении.
Дождь хлынул в полную силу. Застегнув плащи на все пуговицы, проповедники направились к воротам деревни.
Оставшись одна у обочины, Абита опустила взгляд к земле, на глазах раскисающей под струями ливня, и покачала головой. Вся тяжесть только что сделанного навалилась на плечи, в сердце вцепился страх.
Взглянув в сторону кладбища, вспомнив о незатейливом гробе с одеждой Эдварда внутри, она почувствовала себя одинокой, как никогда в жизни.
Глава третья
Вопли.
Языки пламени, лижущие ночное небо. Хижины, охваченные огнем. Люди, с искаженными ужасом лицами бегущие врассыпную, куда глаза глядят. Мертвые тела, множество мертвых тел – без рук, без ног, животы вспороты, головы размозжены. Ноздри щекочет запах крови, мешающийся с едким дымом, а крики… крики, похоже, не смолкнут вовек.
Зверь поднял веки.
– Наконец-то, Отец! Ты пробудился!
Зверь застонал. Перед ним стоял невероятно исхудавший опоссум с лицом человеческого ребенка – по всему судя, мальчишки. В самой середине его черных глазок светлячками мерцали крохотные, с булавочное острие, огоньки.
– Ты кто таков? – спросил зверь.
– Он пробудился! – крикнул опоссум.
Отзвуки его крика взлетели ввысь, отраженные стенками ямы.
В подземелье беззвучно впорхнул, опустился на камень огромный ворон, а следом за ним появилась рыба. Парящая по-над полом, рыба лениво помахивала хвостом, словно одолевая небыстрое, плавное речное течение. Их лица тоже оказались детскими, тела отливали небесной лазурью; лапы ворону заменяли ладони на манер человеческих.
– Вставай, Отец, – провозгласил опоссум. – Время кровь проливать!
– Вы кто такие?
– Неужто ты позабыл нас?
Зверь неуверенно пожал плечами, чем не на шутку встревожил опоссума.
– Ты знал нас долгое-долгое время. Постарайся же, вспомни. Это невероятно важно.
Стараясь вспомнить хоть что-нибудь, зверь напряг память, однако в голове не нашлось ничего, кроме мутных клубящихся теней да гулкого эха.
Опоссум крепко ухватил зверя за руку.
– Закрой глаза. Узри нас!
Послушно закрыв глаза, зверь ощутил биение крови в жилах опоссума. Сердца их застучали в едином ритме, и перед мысленным взором зверя мало-помалу начали возникать туманные образы. Со временем образы обрели четкость, и зверь сумел разглядеть их – сотни проказливых мелких зверьков, совсем таких же, как эта троица, с пением, с воем, с диким азартом на детских личиках бегущих по лесу. Но, стоило ему приглядеться, постараться увидеть еще что-нибудь, видение подернулось рябью, ускользнуло, обернулось ничем.
С досадой крякнув, зверь покачал головой и снова открыл глаза.
Мелкие твари встревоженно переглянулись.
– Ничего, – успокоил его опоссум, – все это к тебе вскоре вернется, просто крови нужно побольше. Мы – дикий люд… твои дети. Я – Лес, – назвался зверек, ударив себя кулачком в грудь, – он, – тычок пальцем в сторону ворона, – Небо, а он, – кивок в сторону рыбы, – Ручей.
– А я, значит… Отец?
– Да, – подтвердил Лес. – Отец, погубитель… защитник наш. Настало время выйти из этой ямы. Настало время прогнать людей прочь, пока они не погубили Паупау.
– Паупау? – В памяти вспыхнул образ, мерцающее видение: огромное дерево, покрытое багряной листвой. – Да, о нем мне известно.
Детишки заулыбались, блеснув ровными рядами крохотных, острых, как иглы, зубов.
– Скорее же! – воскликнул Лес. – За нами!
Ворон по имени Небо взлетел с камня и, беззвучно хлопая крыльями, понесся к ходу, ведущему наверх. Лес с Ручьем устремились следом. Опоссум, будто невесомый, карабкался по стене, цепляясь за камни, рыба плыла, помахивая хвостом, словно в незримой воде, и вскоре все трое скрылись в неярких отблесках света, что проникал в яму сверху.
Поднявшись на ноги, Отец обнаружил, что земля под копытами усеяна костьми – кое-где свежими, но большей частью невероятно древними, всевозможного вида, всевозможной величины. Вокруг огромных черепов белели россыпи черепов совсем маленьких, а неподалеку виднелась даже пара расщепленных, обломанных бивней. Шагнув вперед, Отец понял, что слой костей невообразимо толст. Насколько же глубоко уходит он в недра земли?
Окинув взглядом два мертвых тела, человеческое и козлиное, он осознал, что сам в равной мере похож на обоих, и тут заметил над человеческим трупом еще кое-что – странный, округлый, чуть продолговатый вроде яйца, плод с кроваво-алой мякотью под треснувшей кожурой. Над плодом, вычерченный тем же кроваво-алым, багровел глаз.
«Это мне тоже знакомо», – подумал Отец, остановив на нем взгляд.
Глаз заморгал, раздвоился, разделился начетверо, а после на шесть – на шесть черных глаз вроде паучьих. Взгляды их забегали из стороны в сторону, словно бы что-то отыскивая.
По спине Отца побежали мурашки. Встревоженный, он полоснул по рисунку когтями, и глаз исчез. Отец передернулся. Выбраться, выбраться из этой ямы, из этой могилы, да поскорее!
Взгляд его сам собой устремился вверх, к неяркому пятнышку света высоко над головой.
