Но какая-то рассеянность, как будто даже задумчивость, сталапонемногу овладевать им: минутами он как будто забывался или, лучше сказать,забывал о главном и прилеплялся к мелочам. Впрочем, заглянув на кухню и увидавна лавке ведро, наполовину полное воды, он догадался вымыть себе руки и топор.Руки его были в крови и липли. Топор он опустил лезвием прямо в воду, схватиллежавший на окошке, на расколотом блюдечке, кусочек мыла и стал, прямо в ведре,отмывать себе руки. Отмыв их, он вытащил и топор, вымыл железо, и долго, минутыс три, отмывал дерево, где закровянилось, пробуя кровь даже мылом. Затем всеоттер бельем, которое тут же сушилось на веревке, протянутой через кухню, ипотом долго, со вниманием, осматривал топор у окна. Следов не осталось, толькодревко еще было сырое. Тщательно вложил он топор в петлю под пальто. Затем,сколько позволял свет в тусклой кухне, осмотрел пальто, панталоны, сапоги.Снаружи с первого взгляда как будто ничего не было; только на сапогах былипятна. Он помочил тряпку и оттер сапоги. Он знал, впрочем, что нехорошоразглядывает, что, может быть, есть что-нибудь в глаза бросающееся, чего он незамечает. В раздумье стал он среди комнаты. Мучительная, темная мысльподнималась в нем – мысль, что он сумасшествует и что в эту минуту не в силахни рассудить, ни себя защитить, что вовсе, может быть, не то надо делать, чтоон теперь делает… «Боже мой! Надо бежать, бежать!» – пробормотал он и бросилсяв переднюю. Но здесь ожидал его такой ужас, какого, конечно, он еще ни разу неиспытывал.
Он стоял, смотрел и не верил глазам своим: дверь, наружнаядверь, из прихожей на лестницу, та самая, в которую он давеча звонил и вошел,стояла отпертая, даже на целую ладонь приотворенная: ни замка, ни запора, всевремя, во все это время! Старуха не заперла за ним, может быть, изосторожности. Но боже! Ведь видел же он потом Лизавету! И как мог, как мог онне догадаться, что ведь вошла же она откуда-нибудь! Не сквозь стену же.
Он кинулся к дверям и наложил запор.
– Но нет, опять не то! Надо идти, идти…
Он снял запор, отворил дверь и стал слушать на лестницу.
Долго он выслушивал. Где-то далеко, внизу, вероятно, подворотами, громко и визгливо кричали чьи-то два голоса, спорили и бранились.«Что они?..» Он ждал терпеливо. Наконец разом все утихло, как отрезало;разошлись. Он хотел выйти, но вдруг этажом ниже с шумом растворилась дверь налестницу, и кто-то стал сходить вниз, напевая какой-то мотив. «Как это они таквсе шумят!» – мелькнуло в его голове. Он опять притворил за собою дверь ипереждал. Наконец все умолкло, ни души. Он уже ступил было шаг на лестницу, каквдруг опять послышались чьи-то новые шаги.
Эти шаги послышались очень далеко, еще в самом началелестницы, но он очень хорошо и отчетливо помнил, что с первого же звука, тогдаже стал подозревать почему-то, что это непременно сюда, в четвертый этаж, кстарухе. Почему? Звуки, что ли, были такие особенные, знаменательные? Шаги былитяжелые, ровные, неспешные. Вот уж он прошел первый этаж, вот поднялся еще; всеслышней и слышней! Послышалась тяжелая одышка входившего. Вот уж и третийначался… Сюда! И вдруг показалось ему, что он точно окостенел, что это точно восне, когда снится, что догоняют, близко, убить хотят, а сам точно прирос кместу и руками пошевелить нельзя.
И, наконец, когда уже гость стал подниматься в четвертыйэтаж, тут только он весь вдруг встрепенулся и успел-таки быстро и ловкопроскользнуть назад из сеней в квартиру и притворить за собой дверь. Затемсхватил запор и тихо, неслышно, насадил его на петлю. Инстинкт помогал. Кончиввсе, он притаился не дыша, прямо сейчас у двери. Незваный гость был уже тоже удверей. Они стояли теперь друг против друга, как давеча он со старухой, когдадверь разделяла их, а он прислушивался.
Гость несколько раз тяжело отдыхнулся. «Толстый и большой,должно быть», – подумал Раскольников, сжимая топор в руке. В самом деле, точно всеэто снилось. Гость схватился за колокольчик и крепко позвонил.
Как только звякнул жестяной звук колокольчика, ему вдруг какбудто почудилось, что в комнате пошевелились. Несколько секунд он даже серьезноприслушивался. Незнакомец звякнул еще раз, еще подождал и вдруг, в нетерпении,изо всей силы стал дергать ручку у дверей. В ужасе смотрел Раскольников напрыгавший в петле крюк запора и с тупым страхом ждал, что вот-вот и запорсейчас выскочит. Действительно, это казалось возможным: так сильно дергали. Онбыло вздумал придержать запор рукой, но тот мог догадаться. Голова его какбудто опять начинала кружиться. «Вот упаду!» – промелькнуло в нем, нонезнакомец заговорил, и он тотчас же опомнился.
– Да что они там, дрыхнут или передушил их кто? Тррреклятые!– заревел он как из бочки. – Эй, Алена Ивановна, старая ведьма! ЛизаветаИвановна, красота неописанная! Отворяйте! У, треклятые, спят они, что ли?
И, снова остервенясь, он раз десять сразу, из всей мочи,дернул в колокольчик. Уж конечно, это был человек властный и короткий в доме.
В самую эту минуту вдруг мелкие, поспешные шаги послышалисьнедалеко на лестнице. Подходил еще кто-то. Раскольников и не расслышал сначала.
– Неужели нет никого? – звонко и весело закричал подошедший,прямо обращаясь к первому посетителю, все еще продолжавшему дергать звонок. –Здравствуйте, Кох!
«Судя по голосу, должно быть, очень молодой», – подумалвдруг Раскольников.
– Да черт их знает, замок чуть не разломал, – отвечал Кох. –А вы как меня изволите знать?
– Ну вот! А третьего-то дня, в «Гамбринусе», три партиисряду взял у вас на биллиарде.
– А-а-а…
– Так нет их-то? Странно. Глупо, впрочем, ужасно. Куда быстарухе уйти? У меня дело.
– Да и у меня, батюшка, дело!
– Ну, что же делать? Значит, назад. Э-эх! А я было думалденег достать! – вскричал молодой человек.
– Конечно, назад, да зачем назначать? Сама мне, ведьма, часназначила. Мне ведь крюк. Да и куда, к черту, ей шляться, не понимаю? Круглыйгод сидит, ведьма, киснет, ноги болят, а тут вдруг и на гулянье!
– У дворника не спросить ли?
– Чего?
– Куда ушла и когда придет?
– Гм… черт… спросить… Да ведь она ж никуда не ходит… – и онеще раз дернул за ручку замка. – Черт, нечего делать, идти!
– Стойте! – закричал вдруг молодой человек, – смотрите:видите, как дверь отстает, если дергать?
– Ну?
– Значит, она не на замке, а на запоре, на крючке то есть!Слышите, как запор брякает?
– Ну?
– Да как же вы не понимаете? Значит, кто-нибудь из них дома.Если бы все ушли, так снаружи бы ключом заперли, а не на запор изнутри. А тут,– слышите, как запор брякает? А чтобы затвориться на запор изнутри, надо бытьдома, понимаете? Стало быть, дома сидят, да не отпирают!
