его семьи или психиатра. О действительной эффективности любого психиатрического препарата не приходится говорить до тех пор, пока у нас не имеется объективных маркеров заболеваний, которые они якобы излечивают. Кандел также провозглашает свою версию симплистического биологического редукционизма и бескорыстно проповедует о пагубности частной прибыли: «Как и всякое знание, биологическое знание — обоюдоострый меч. Его можно использовать как во зло, так и на благо, как ради частной прибыли, так и для общественной пользы… Науками о мозге часто злоупотребляли и могут злоупотребить опять, ради социального контроля и манипуляций… единственный способ поощрить ответственное применение такого знания — основывать применение биологии в общественной политике на понимании биологии»143.
Слышать подобное от человека, который сам побывал беженцем от «общественной политики, основанной на понимании биологии», удручает. Мы также можем выяснить, невзирая на осуждение Канделом «частной прибыли», что он и его коллеги используют плоды своих трудов именно с этой целью: «Каждый из троих человек, разделивших между собой Нобелевскую премию 2000 г. по медицине за рассеивание тайн мозга… стал предпринимателем, создавшим биотехнологическую компанию»144.
Нейроэкономика: одержимость нейросциентизмом
Наивно полагать, что модная научная модель определенной эпохи — космологической, горологической (связанной с составлением гороскопов), электронной или нейробиологической — способна объяснить человеческие поступки. Она не может. Современный нейронаучный поиск местоположения разума как того, что принимает решения, — не более чем новая версия средневекового поиска схоластами местоположения души, исполнявшей ту же самую функцию. Декарт располагал душу в шишковидной железе. Когда наука вытеснила религию, разум заместил душу, и люди начали искать место для разума. Неудивительно, что они обнаружили его в мозге, переоткрыв «открытие» великого языческого врача Гиппократа, утверждавшего: «Людям следует знать, что ниоткуда, кроме мозга, не появляются радость, уныние и стенания… одним и тем же органом мы становимся бешеными и безумными, и страхи и ужасы нападают на нас»145.
Я не первый, и не буду последним, кто жалуется на одержимость современных умов сциентизмом, c его в равной мере очевидными обещаниями и бедами. Математика — язык естественных наук — весьма полезный инструмент: она позволяет нам увидеть то, что по-иному невидимо. Метафоры — язык социальных наук — могут с легкостью делать прямо противоположное. Когда их путают с реальными вещами, метафоры способны не позволить нам увидеть очевидное. Вот почему в естественных науках знание может быть добыто только вместе с овладением специальными языками. В то же время в человеческих делах знание может быть добыто только за счет овладения тонкостями повседневного языка и умения видеть сквозь риторику религии, политики и психиатрии.
Из-за того что измерение количеств, выражаемых в математических терминах, послужило основой для естественных наук, сциентизм общественных наук поначалу опирался на подражание математике, прибегая к ее методам. Психиатры и психологи создали психометрию — психологическую теорию и метод психического измерения, а экономисты — эконометрию, применение статистических методов для изучения экономических данных и проблем.
Современный психиатрический сциентизм опирается на «неврологизацию» поведения. По мере того как эта тенденция набирает обороты, приставка «нейро» приобретает магическую словесную власть. Чтобы сделать некое вмешательство или деятельность научными — и поддержать заявление о том, что психические заболевания являются болезнями мозга, — достаточно дать им название, которое начинается с модной приставки. В добавление к нейроанатомии, нейрофизиологии и нейрохирургии мы теперь заговорили о нейролептических лекарствах, нейрорадиологических исследованиях, нейрофизиологических тестах, нейротрансмиттерах, нейрохимикатах, нейрофармакологии, нейробиологии, нейронауке, нейролингвистике, нейроэтике, нейрофилософии, нейроэпистемологии и — наконец — нейроэкономике.
Что такое нейроэкономика? Это нелепая попытка придать научный статус экономике за счет низведения коммерческого поведения до нейроанатомии и нейрофизиологии. Согласно Полу Заку, профессору экономики в университете Клермонт Градуейт в Калифорнии, «точно так же как основное направление психологии обратилось к поиску объяснений поведения, основанных на деятельности мозга, то же происходит и в основном направлении экономики… чтобы понимать экономические решения, вы должны понимать мозг… одно из обещаний нейроэкономики — раскрыть основу «нерационального» финансового поведения»146. Утверждение «чтобы понимать экономические решения, вы должны понимать, как работает мозг» — это чушь. Если бы оно было правдой, то «понимать мозг» мы были бы должны для понимания не только экономических решений, но также моральных, политических, математических, личных и каких угодно еще решений.
С моей точки зрения, нейроэкономика — это псевдонаука, якобы основанная на нейрорадиологии и якобы доказывающая, что выбор экономического решения — это иллюзия. Мы не делаем выбор, это делают наши мозги. Сообщения авторов, пишущих на темы науки, по этому вопросу ошеломляюще некритичны. Сандра Блейксли, пишущая для «Нью-Йорк таймс», поясняет:
Исследователи занимаются сканированием мозга людей в то время, когда они принимают экономические решения, занимаются обменом, конкурируют, сотрудничают, выходят из сделок, наказывают, участвуют в аукционах, спекулируют и просчитывают свои следующие экономические шаги. Основываясь на своем понимании того, как флуктуации в нейронах и химикатах мозга побуждают эти виды поведения, нейроученые выражают свои результаты в дифференциальных уравнениях и на другом математическом языке, излюбленном экономистами… Мозг нуждается в способе сравнивать и оценивать предметы, людей, события, воспоминания, внутренние состояния и воспринимаемые потребности других, так чтобы он мог делать выбор. Он делает это, приписывая относительную ценность всему, что происходит. Однако вместо долларов и центов мозг полагается на интенсивность расходования ряда нейромедиаторов — химических веществ, таких как дофамин, которые передают нервные импульсы… Инвесторы, ориентирующиеся на «бычий» (растущий — прим. перев) рынок, имеют паттерн высвобождения дофамина, отличающийся от инвесторов «медвежьего» (падающего — прим. перев) рынка…147.
Поскольку тестов для измерения «паттернов высвобождения дофамина» не существует, исследователи просто не могут знать этого, и обязанность автора, пишущего о науке, указать на это.
Отчет Шэрон Бегли в «Уолл-Стрит джорнэл — Европа» столь же неточен в погоне за сенсационностью. Она пишет: «В центре получения изображений мозга в Массачусетсе команда ученых, включающая одного из лауреатов Нобелевской премии по экономике этого года, делает магнитно-резонансные изображения функционирующего мозга [fMRI] добровольцев. Изображения показывают, что, когда люди принимают денежные вознаграждения, включаются те же самые контуры, которые активизируются, когда вы наслаждаетесь шоколадным трюфелем, сексом или, в случае наркомана, — кокаином… добро пожаловать в нейроэкономику — союз наук о мозге и экономики… Лауреаты Нобелевской премии этого года распознали, что экономические решения, подобно всем остальным решениям, отражают деятельность мозга»148.
Все ли экономисты теперь распознали, что «экономические решения, подобно всем остальным решениям, отражают деятельность мозга»? Если это так, они веруют в бессмысленное утверждение: если «все решения отражают деятельность мозга» — это утверждение столь же бессодержательное, как заявление, что всё, что
