переписку с Ведерниковым.
Кучер Краевской, как не имеющий отношения к поджогу дачи, был освобожден из-под ареста, а его хозяйка и Ведерников были преданы суду.
28 февраля 1902 г. оба они предстали перед присяжными заседателями.
Дело слушалось в Санкт-Петербургском окружном суде под председательством Д. Ф. Гельшерта.
Еще до начала суда зал заседания буквально осаждался многочисленной публикой, но ее пускали только по билетам, разобранным за несколько недель до этого.
Подсудимых защищали: А. А. Ведерникова — присяжный поверенный Марголин, М. И. Краевскую — присяжные поверенные Нестор и Зейлингер (защищавший ее ранее в Одессе).
Со стороны гражданского истца, Русского страхового общества, выступал присяжный поверенный Мандель.
Обвинительную власть на суде представлял товарищ прокурора Зиберт.
И вот оба обвиняемых предстали перед судом. Ведерников — статный молодой человек, лет 27, брюнет. Особую привлекательность ему придавали матовая бледность лица, изящные черные усы и жгучий взгляд выразительных глаз. Просто, но со вкусом одетый, подсудимый держался с достоинством, производя на публику приятное впечатление. Образование он получил в киевском реальном училище.
Подсудимая Краевская вошла в зал, едва держась на ногах от волнения. Но, сев на скамью, она, по-видимому, быстро освоилась со своим положением и приняла непринужденный вид. Молодая женщина, 30 лет, француженка по происхождению, особой красотой не отличалась, хотя и была не лишена некоторой доли миловидности и пикантности. К Ведерникову проявила очевидное недружелюбие и села далеко от него, на противоположном конце скамьи. Родившись во Франции, она не умела ни читать, ни писать по-русски и понимала только разговорный язык.
Старшиной присяжных заседателей был избран статский советник А. А. Чагин.
По прочтении обвинительного акта председательствующий обращается к Ведерникову с вопросом, признает ли он себя виновным в поджоге.
Наступает гробовая тишина, все глаза устремлены на подсудимого.
— Нет, не признаю, — слышится его твердый ответ.
Председательствующий задает тот же вопрос Марии Краевской.
— Нет, не виновата! — всхлипывает она и, закрыв лицо платком, судорожно рыдает.
Опрашивается первый свидетель — становой пристав С. Н. Не-дельский. Судя по его словам, Ведерников, сознаваясь в поджоге, говорил, что ему ничего более не остается делать. Любимая женщина изменила клятвам и унизилась до грубой, животной связи со своим кучером. После, однако, подсудимый спохватился и спрашивал пристава, может ли он взять обратно свое обвинение Краевской. «Я ее очень люблю, и мне все-таки жалко ее», — признавался молодой человек.
— Я действительно говорил тогда неправду, — подтверждает свои слова Ведерников, обращаясь к судьям. — Эта женщина меня так измучила, что я не мог владеть собой.
— Значит, вы к суду прибегли только для того, чтобы свести свои домашние счеты? — спрашивает председательствующий.
— Меня тогда все угнетало. Я был в отчаянии от измены любимой женщины и выдумал обвинение, чтобы отомстить ей.
— Почему же вы поддерживали эту ложь и после?
— Я не мог сказать прокурору и судебному следователю, что это была шутка с моей стороны. Да если бы я и сказал, то мне все равно не поверили бы, так как следователь, по-видимому, был уже твердо убежден в обратном. Вообще, я запутался в этой истории, попал в какую-то западню, из которой может вывести только суд.
— Но вы же сами устроили себе эту западню, — заметил председательствующий.
Полицейский урядник К. Людорф показал, что, сознавшись в поджоге, Ведерников стал говорить, что он все-таки не виноват, как-то странно смеялся, бравировал и вообще старался казаться очень веселым, так что урядник невольно подумал, уж не с ума ли сошел молодой человек.
Свидетель И. Ф. Краевский, брат покойного провизора, рассказал, что супруги Краевские приехали в Петербург из провинции лет семь тому назад. Первоначально они жили очень скромно. Э. Краевский получал в какой-то аптеке всего 50 рублей жалованья и постоянно нуждался в деньгах. Когда Ведерников познакомился с супругами Краевскими, они перестали вдруг бедствовать и зажили в полное свое удовольствие. Необходимые средства к жизни, очевидно, давал им Ведерников.
— Он помогал от доброго сердца, — прибавляет свидетель. — Это был хороший молодой человек. Между ним и обоими супругами существовали самые милые, добрые отношения. Это была как бы одна семья, тесно сплоченная родственными узами.
Присяжный поверенный М. К. Адамов, председатель Парголовского пожарного общества, нарисовал яркую картину пожара дачи Краевского на рассвете 16 июля.
По окончании «праздника цветов» свидетель возвратился домой и узнал о пожаре только утром. Он немедленно помчался на лошадях к даче Краевского и нашел ее уже всю в огне.
Деревянный двухэтажный дом представлял собой сплошной костер. Едкий, удушливый дым застилал глаза, и добровольцам-пожарным ничего не оставалось, как стараться локализовать огонь. Соседние постройки были спасены, но дача провизора сгорела до основания. На пожаре свидетель встретил также и Ведерникова. Он был одет в пожарную форму, с каской на голове и казался страшно возбужденным. Растерянно отвечая на расспросы, он беспомощно бегал с топором в руке и со слезами просил спасти остававшегося на даче провизора.
Подсудимого присяжный поверенный Адамов охарактеризовал как скромного молодого человека, добавив, что, по слухам, Ведерников спас кого-то во время пожара.
Когда свидетель узнал о поджоге, он был сильно поражен совершенно неожиданным для него признанием Ведерникова. Молодой человек жаловался на свою разбитую жизнь и говорил, что ему изменила любимая женщина, променяв его на простого кучера, и вместе с новым любовником собирается спровадить его на тот свет.
В заключение Адамов объяснил, что извещения о «празднике цветов», как утверждала Мария Краевская, действительно были закрыты наклеенными сверху театральными афишами. Что же касается увоза Марией Краевской пожарного брандмейстера и его помощника, то это обстоятельство нисколько не могло помешать тушению пожара.
Пожарный брандмейстер Лоренсон рассказал, что, уехав в ночь пожара с Марией Краевской из Озерковского сада, они вместо проверки афиш стали кататься по дачным районам и затем в каком-то ресторане пили лимонад. Когда они возвратились в Шувалове, дача провизора уже догорала.
Помощник брандмейстера А. Г. Мордуховский добавил, что во время поездки подсудимая ничем не обнаруживала своего волнения. Напротив, казалась очень спокойной и беспечно веселилась.
Другие свидетели рассказали о том, что первым вопросом Краевской по возвращении на сгоревшую дачу был: «Где мой муж?» «Он, должно быть, обжегся и поехал на перевязку», — стали успокаивать ее. Когда же она все-таки узнала о трагической смерти мужа, ей сделалось дурно.
Еще один свидетель, господин Шапиро, соседний дачник, рассказал о том, что подсудимый во время пожара принимал горячее участие в тушении огня, был обожжен и со слезами обращался ко всем:
— Я вас Богом умоляю, спасите Краевского.
Но никто не хотел рисковать своей жизнью. Дача со всех сторон пылала.
Ведерников зарыдал.
— Спасите же! Я дам сто рублей, озолочу! — дико кричал он.
Из показаний дворника сгоревшей дачи суду стало
