– Вам-то откуда знать? – осадил я его. – Вы же все время спали.
– Я видел достаточно, чтобы понять, что это лажа от начала до конца.
– Вы захрапели к концу начальных титров. Так что не вам судить. Вы проспали сцены, в которых Этель была так прекрасна, что дух захватывало.
– В кино ходят не для того, чтобы глазеть на красоток.
– Речь идет не о красотках, речь о вашей любимой женщине.
– Очень надо подыхать со скуки в темном зале, я могу и так ее увидеть.
– Вас пригласили посмотреть на ее актерскую работу. У вас на вернисаже вы находили естественным, что мы проявляли интерес к вашему творчеству. Лично я нашел бы столь же естественным ваш интерес к ее игре.
– Она сама мне говорила, что фильм будет дерьмовый.
– Тем не менее она вложила в него душу.
– Что за чушь ты несешь, старик?
– Я вам не старик, и мы с вами, насколько я помню, вместе свиней не пасли.
– Кстати о свиньях, характер у тебя точно свинский, – фыркнул красавчик.
– Не лучше ли кое-кому посмотреть на себя? – отпарировал я.
– Черт возьми, да что я тебе сделал?
– Мне – ничего.
– Ты соображаешь? Сцепился со мной из-за паршивого фильма! По-твоему, он того стоит?
– Это не паршивый фильм.
– О вкусах не спорят, согласен? Тебе нравится – ты в своем праве, мне не нравится – я тоже в своем праве.
– Вы были не вправе не смотреть этот фильм.
– Ладно, Этель, пошли отсюда. Твой дружок что-то распоясался.
– Я не дружок Этель!
Но парочка уже скрылась в темноте.
Я вернулся домой, не помня себя от ярости. Я был обижен на весь свет: на мою любимую за то, что она влюблена в этого самодовольного идиота; на Ксавье за то, что он недостоин Этель; на режиссера за то, что он так бездарен; на зрителей за то, что им недостало мужества даже мыслить критически; и на себя – особенно на себя самого – за то, что так вспылил из-за действительно дерьмового фильма, хотя легко нашел бы массу куда более серьезных поводов, чтобы поставить красавчика на место.
Всю ночь я проплакал от бессильной злобы.
Наступило завтра, 8 января, последний день перед отлетом в Канадзаву.
Зазвонил телефон. Я знал, кто это. Голос у нее был жалкий.
– Я не собираюсь извиняться! – раздраженно рявкнул я.
– Я тебя и не прошу. Ты был прав. Я его презираю. Хочу с ним расстаться.
На мгновение во мне вспыхнула радость. Она была недолгой, ибо Этель добавила:
– Если бы только я не была в него влюблена!
– Ты же сказала, что презираешь его и хочешь расстаться!
– Все равно я его люблю.
– Это пройдет.
– Когда еще пройдет! Я себя знаю: буду страдать, страдать…
Мое сердце облилось кровью. А она продолжала:
– Еще не знаю, хватит ли у меня мужества его бросить.
– Хватит!
– Хватит, если ты мне поможешь, Эпифан. Ты мне будешь очень нужен.
– Но… я ведь завтра улетаю в Японию.
– Как? Я совсем забыла. О нет, это невозможно! Без тебя мне будет в тысячу раз хуже.
Она расплакалась. Я был польщен и взволнован до глубины души:
– Я откажусь ехать!
– Нет. Ты так радовался, так хотел в Японию. Не вздумай отказываться.
– Ты важнее Восходящего Солнца.
– Ни в коем случае. Когда ты вернешься?
– Двенадцатого.
– Три дня без тебя я как-нибудь переживу. Я бы никогда себе не простила, если бы ты не поехал из-за меня. Ты поедешь, я тебе приказываю.
– Три дня назад были Эпифании – мои именины и день рождения. Ты не поздравила меня ни с тем, ни с другим, так сделай мне подарок задним числом: позволь не подчиниться твоему приказу. Я чувствую, что, если оставлю тебя одну, ты сделаешь глупость.
– Какую глупость я, по-твоему, могу сделать? Меньше всего на свете я склонна к самоубийству.
– Я думал не об этом. Нет, я боюсь, что ты так с ним и не расстанешься, вот в чем дело. Ты ведь и сама боишься, что у тебя не хватит сил.
– Я дождусь твоего возвращения и тогда расстанусь.
– Нет! Если ты протянешь четыре дня, то не порвешь уже никогда.
– Расстанусь. Я не могу больше это выносить.
– А он знает, что ты от него уходишь?
– Знал бы, если бы ему было дело до меня. Ему плевать, что я думаю.
– Надеюсь, твои сегодняшние золотые слова ты не забудешь.
– Не бойся. Надо же, как тебе хочется, чтобы я его оставила. А ведь совсем недавно ты бросался защищать Ксавье, стоило мне сделать хоть одно замечание в его адрес.
– Мне кажется, что только вчера я увидел его истинное лицо.
– Я тоже. Не надо было мне приглашать его на премьеру.
– Наоборот! Ты предпочла бы по-прежнему тешить себя иллюзиями?
– Да.
Она все плакала. Совсем тихо – надо было быть человеком-ухом, чтобы услышать ее плач на другом конце провода. Так рыдает снег, когда тает.
– Поедем со мной в Канадзаву.
– Нет.
– Там очень красиво.
– Не сомневаюсь. Но я не смогу уехать. Даже если я сяду с тобой в самолет, это будет неправда: всем своим существом я останусь здесь.
– Разве ты не знаешь, что в любви лучший способ защиты – бегство?
– Мне пока нет необходимости защищаться.
– Ты сказала «пока» – значит, скоро будет. Как я могу уехать и оставить тебя одну, зная, что тебе грозит?
– Грозит страдание, и только. Мне будет больно, но это не в первый раз. Больше я ничем не рискую.
– Я хотел бы избавить тебя от этого.
– Эпифан, ты мой брат, но даже если ты останешься, я все равно буду страдать. Так что уезжай.
– С одним непременным условием.
– Согласна.
– Ты сегодня же купишь факс.
– Что?
– Пойдем покупать вместе, если хочешь. Я помогу тебе его установить.
– Зачем мне факс?
– Чтобы я мог связаться с тобой в любое время. Телефон, особенно на больших расстояниях, отравляет доверительную беседу. Ну что, пойдем?
Надо жить в ногу со временем. В Средние века я отправился бы в дальний путь, заточив возлюбленную в башню или надев на нее пояс целомудрия. В XIX веке купил бы ей смирительную рубашку. Сегодня, во имя глупости, называемой личной свободой, прибегнуть к этим разумным и надежным методам уже нельзя. Чтобы управлять людьми на расстоянии, надо активно использовать телекоммуникации.
