дорогая!»
«Так тоже не называй»
В ответ Штуковина хмыкает и заявляет, что как моя мать, она имеет право называть меня, так как ей хочется.
«Слушай», — вежливо пыхчу я, — «Мы с тобой ровно до того самого момента, пока я не наваляю придурку Густаву. Потом наши пути расходятся, усекаешь? Я спущусь вниз, и ты мне откроешь Окно в мою Мусорную Долину, а потом забудешь, как меня зовут».
«Глупышка Трикс!» — нежно воркует она, — «разве мать может забыть свое дитя?»
«Мать, которая даже не знает, как выглядит ее дитя», — колю я и неучтиво сморкаюсь. В ответ Штуковина начинает причитать и давить на мою совесть.
«Если бы ты знала, сколько усилий я потратила, чтобы тебя создать! Миллионы раз, миллионы экспериментов, сплошные неудачи! Глупые, тупые, безмозглые. Я транспортировала живые существа, изучала их, пыталась понять, почему они мыслят так же как я. Однажды у меня почти получилось, но я слишком поздно поняла, что творение, может легко навредить создателю. Уничтожить его, заразить чем-то неизвестным. Тем, отчего нет спасения».
«Если ты про Протопадишаха, то за эту свинью могла бы меня поблагодарить», — я морщусь, глаза приходится держать прикрытыми, чтобы не ослепнуть от режущего глаз сияния. — «Это я умножила его на ноль, когда он изобрел свою собственную Штуковину и попытался использовать ее на мне».
«За него я тебе очень благодарна, принцесса Беатрикс»! — она называет меня моим настоящим именем и мне становится легче дышать, морозный воздух в моих легких уже не так неприятен, — «Нам осталось разобраться с Железным Густавом».
«Не нам, а мне», — устало проговариваю я, — «если бы ты видела, какой он здоровенный придурок. И весь металлический! Ума не приложу, как ему наваляю»!
«Металлический»? — с сомнением переспрашивает Штуковина, — «Ты ошибаешься. Поначалу, пока эти кретины ни о чем не догадывались, они транспортировали его компоненты через меня. Сплошное стекло и проводки. Ты легко справишься».
Легко справишься. Почти дойдя до двери на другом конце тоннеля, я останавливаюсь. Притормаживаю, несмотря на то, что сильно замерзла и не чувствую ног. Я смотрю на Харидвар, похожий на гнездо павука, окутанное ловчими сетями. На движение фли по тоннелям, красное пламя вертикалок, камнем падающих вниз от мест стыковки. Падающих, словно перезрелые яблоки с деревьев. Проклятое место, в лабиринте которого копошатся самые отпетые негодяи, с какими я только сталкивалась. По сравнению с ними, оборванцы-бароны со Старой Земли, сущие дети, все вооружение которых: махровая глупость, запах ног и лепешки навоза.
Подышав на прозрачную стену тоннеля, я принимаюсь рисовать на образовавшейся изморози себя и своих дружочков. Ва, с баночкой святого с’могончика, милого болвана Эразмуса Фогеля и прекрасную Трикси, которые держаться за руки. Мы должны оставить тут след, свидетельство того, что принцесса Беатрикс не сдалась и дошла до самого конца.
Сомневаюсь, что кто-нибудь когда-нибудь сюда доберется, но я на всякий случай подписываюсь:
«Полноправная владелица Мусорной Долины принцесса Беатрикс Первая»
А потом украшаю надпись из неровных штакетин штрихкода короной. Картина медленно тает, скрывается на прозрачной стене тоннеля. Но стоит на нее подышать, я уверена, она проявится снова. Вдруг кому-то взбредет в голову, остановиться тут, полюбоваться самым чертовым местом во всей Вселенной и подышать на стекло? Кто бы он ни был, этот бедолага, мы никогда с ним не встретимся, думаю я. Погибну я или останусь жива. Проиграю все войны или одержу победу.
«Почему ты остановилась, Трикси?» — беспокоится Штуковина.
«Оставила память», — глухо отвечаю я. — «Может кому-то пригодится».
«Нам нужно спешить», — понукает меня она, — «будь аккуратнее, когда войдешь в дверь, за ней… яма. Там раньше стоял разгонный… магнит».
Что такое «магнит» я, черт возьми, не понимаю. Так же как и где она взяла это слово. Не у меня же в голове? Конечно же, нет. Меня по-прежнему кормят ложью. С этим надо разобраться, но не сейчас. Потом. Я моргаю: прекрасное колдунское заклинание «потом», которое почти всегда означает никогда.
Хмыкнув, я ускоряю шаг и двигаюсь к темной громаде, закрывшей уже четверть неба. Ко входу в следующий небоскреб, логову Железного Густава.
Через девятьсот шагов я уже у двери, густо, словно плесенью облепленной изморосью острыми белыми иголками торчащей по всей поверхности. С ней приходится повозиться, к тому моменту, когда она сдается и распахивается, маленькая Трикс уже взмокла, раскраснелась и чувствует большое желание послать все к черту.
У порога, как и предупреждала Штуковина, меня встречает огромная яма, кольцом проходящая через пол, потолок и стены. По краям ее торчат обрывки толстого провода. Аккуратно пройдя по парапету над ней, я перепрыгиваю на другую сторону. В огромный зал полный ржавого железа, странных решетчатых конструкций, верх которых теряется в темноте.
Не знаю, что такое этот самый магнит, но вероятно это чумовая хрень, самых циклопических размеров. Одна из огромного перечня местных, совершенно не интересных чудес, которые вероятно надо рассматривать с открытым ртом. Но мне совершенно этого не хочется. Поджав губы, я двигаю на выход в узкий темный коридор, прячущийся за металлическим хламом.
«Ты там, моя малышка?» — интересуется Штуковина. Мои просьбы для нее пустой звук, наверное, когда я буду отдавать концы, она так же ласково будет раздражать меня. Милая, малышка, дорогая доченька. Будет нудить, пока не уморит меня до конца.
«Где мне еще быть?» — грубо отвечаю я и шмыгаю носом, тут, в темноте не намного теплее, чем снаружи.
«Тебе придется спуститься на пятнадцать уровней вниз», — беспокоится мой слепой поводырь, — «этого… говнюка охраняют, но можно будет подойти почти незаметно».
Почти. Я хихикаю, мы с ней два сапога пара. Почти — значит никак. Еще одно неработающее заклинание. Представляю, как мне придется пробиваться сквозь ряды бойцов в броне, не имея при себе ничего более убойного, чем пара прекрасных розовых тапок и пучок сухих цветов.
«Надеюсь, ты все продумала», — издеваюсь я. — «Мне бы сейчас не помешал какой-нибудь посох со стволом в кулак толщиной. Местным бойцам палец в рот лучше не класть».
«Что?»
«Ты про палец?»
«Нет. Ты что-то сказала про… посох».
Я искренне потешаюсь, смеюсь над своим палачом. И сообщаю ей, что посох, это что-то
