Объяснить эту «загадочность» можно разве что словами Августина Блаженного, критиковавшего веру в Януса (Aug. De civ. Dei VII, 7–8: Лосев, с. 369; курсив мой. — Т. Б.):
Итак, спрашиваю: кто таков Янус, от которого ведет начало все? Отвечаю: это — мир. Но перейдем к толкованию двулицего идола. Они говорят, что статуя имеет два лица, спереди и позади, потому что внутренняя полость нашего рта, когда мы его открываем, представляется похожею на мир (почему-де греки и называют нёбо ouranos и некоторые из латинских поэтов небо называли palatum — нёбо); а от этой полости рта есть один выход наружу, по направлению к зубам, а другой — внутрь, по направлению к глотке. Так вот к чему сводится мир благодаря нашему названию нёба, греческое оно или поэтическое!
Здесь нужно остановиться и осознать, что картина еще больше запутывается. Хорн (в принципе) может стряхнуть с себя Аякса: как будто несет его на спине, как Эней нес Анхиза, своего отца, а суперкарго в романе — карлика, воплощающего злой помысел (Свидетельство I, с. 57–58). Если Хорн это Одиссей (чье имя в переводе значит «Тот, кто гневается», или «Тот, кто ненавидит», или «Сердящий богов»; на чьем щите было изображение дельфина), то Аякс может быть или его дедом Автоликом («Одиноким волком», «самым вороватым из людей», сыном Гермеса; который, между прочим, подарил внуку перстень с изображением волка); или Телегоном (сыном Одиссеея и Цирцеи), который, не узнав отца, насмерть ранит его копьем с наконечником из шипа ската (ср. видение Хорна: «Меня породил скат, отложив яйцо, — и передал мне в качестве наследственного признака колючки своего гадкого хвоста…», Свидетельство II, с. 171); или, наконец, провидцем Тиресием, которого Одиссей встретил в Гадесе и который предсказал ему такую судьбу. Но, скорее всего, речь идет о типичной человеческой судьбе мастера и основателя рода, об определенных присущих ему возрастных ролях…
Между прочим, Одиссей тоже в какой-то момент притворился безумным, чтобы не идти на Троянскую войну (у Софокла была трагедия «Одиссей безумствующий», от которой сохранился крошечный фрагмент), так что слово «Аякс», как имя нарицательное, могло бы относиться и к нему (и к Гераклу тоже).
* * *
Пейзаж с пещерой, гаванью и оливой заслуживает особого рассмотрения. В «Одиссее» рассказывается (Одиссея, XIII, 96–112; курсив мой. — Т. Б.), что священная олива росла на Итаке, в гавани Форкина (морского божества, сына Геи-земли и Понта-моря, олицетворения морской бездны, у которого от брака с его сестрой Кето, чье имя означает «морское чудовище», родилось множество чудовищ):
К острову тут подошел быстролетный корабль мореходный. Есть в итакийской стране залив один превосходный Старца морского Форкина. У входа его выдаются Два обрывистых мыса, отлого спускаясь к заливу. Мысы залив защищают снаружи от поднятых бурей Яростных волн. И корабль крепкопалубный, с моря зашедши В этот залив на стоянку, без привязи всякой стоит в нем. Где заливу конец,
длинналистая есть там олива. Возле оливы — пещера прелестная, полная мрака. В ней — святилище нимф; наядами их называют. Много находится в этой пещере амфор и кратеров Каменных.
Пчелы туда запасы свои собирают. Много и каменных длинных станков, на которых наяды Ткут одеянья прекрасные цвета морского пурпура. Вечно журчит там вода ключевая.
В пещере два входа: Людям один только вход, обращенный на север, доступен. Вход, обращенный на юг, — для бессмертных богов. И дорогой Этою люди не ходят, она для богов лишь открыта.
Имеется текст античного неоплатоника Порфирия (232 — ок. 305), посвященный анализу именно этого отрывка, — «О пещере нимф». Порфирий уподобляет гомеровское описание пещеры знаменитой платоновской притче о пещере (Порфирий, 7–8, 10, 14, 29, 32–35; курсив мой. — Т. Б.):
Но пещера была не только символом смертного, чувственного космоса, как только что было сказано. В ней усматривали также и символ всех невидимых потенций, из-за того, что пещера темна и сущность ее потенций недоступна для зрения. Исходя из этого, думается мне, называли космос пещерой и гротом пифагорейцы, а впоследствии и Платон. Нимфами-наядами мы называем собственно потенции, присущие воде, но, кроме того, и все души, вообще исходящие в [мир] становления. Пурпурные же ткани прямо означают сотканную из крови плоть, так как кровью и соком животных окрашивается в пурпур шерсть и благодаря крови и из крови образуется плоть. Соответственно этому роду, смертному и подверженному становлению, более близок север, роду же более близкому к божеству — юг, как самим богам — восток, а демонам — запад. Не случайно, как кто-нибудь мог бы подумать, дала здесь свой отпрыск маслина. Она включается в загадочный образ пещеры. Так как и космос появился не случайно и не наудачу, а является осуществлением мудрого замысла бога и интеллектуальной природы, то у пещеры, символа космоса, выросла рядом маслина как символ божественной мудрости. Это — дерево Афины, Афина же есть мудрость. Так и космос управляется вечной и вечноцветущей мудростью интеллектуальной природы, от которой дается победная награда атлетам жизни… Не без основания, мне кажется, Нумений и его последователи видели в герое гомеровской «Одиссеи» образ того, кто проходит по порядку весь путь становления и восстанавливает себя в беспредельном… Поэтому ему подобает сидеть в качестве просителя бога под оливой и под масличной ветвью умолять домашнее божество. Ведь совсем не просто освободиться от этой чувственной жизни, ослепив ее и стараясь быстро ее уничтожить. Человека, осмелившегося на это, преследует гнев морских и материальных богов. Но надо, чтобы [Одиссей] стал совершенно вне моря [непричастен морю], до того несведущим в морских и материальных делах, что принял бы весло за лопату для веянья зерна из-за полной неопытности в орудиях и трудах, необходимых для моря.
