Книга Три Царя - Игорь Маревский

от запаха которого к горлу подкатывал тошнотворный ком. Сырник спешно стряхнул каплю и повел ухом. Среди полнейшей тишины и редкого свиста ветра он сумел расслышать шевеление. Оно больше было похоже на шорох, словно мышь, что пытается раздобыть съестное среди наваленной кучи мусора.

Балдур не слышал, но почувствовал. С того самого момента, как он разделился вновь с отрядом, его не переставало посещать неприятное чувство, от которого волосы вставали дыбом на загривке, а в груди предательски давило. Ощущение, что за ним пристально наблюдала дюжина-другая глаз, словно каждая клетка его тела под пристальным вниманием.

В походах он испытывал нечто подобное, особенно пробираясь через угодья трусливых аук или ступая по тропам пускающих слюни свиночёртов. Чувство, когда кто-то или что-то, наблюдая за тобой из кустов, буквально пожирает глазами. Однако было нечто иное, нечто более зловещее и жестокое. Первородная агрессия с яростью, помноженная на многолетний голод.

Балдур старался слушать ушами и видеть носом. В такой ситуации он редко доверял взору, на который многие чересчур полагались, и из-за этого платили огромную цену за такую ошибку. Сырник молчал. Он был уверен, что Балдур почувствовал потенциальную угрозу, и нужды указывать на это не было.

Сам стервятник, помимо этого, испытывал легкое головокружение, словно после свежей медовухи. Он не придавал этому значения, учитывая сколько его телу пришлось за последнее время пережить. Разум реагировал на боль, как на нечто привычное и обыденное, и не особо жаловался. Он даже перестал ощущать присутствие метки Серого на своём теле, хотя атаманша Гривастых еще не выполнила своего обещания.

Только он подумал об этом, как разум сыграл с ним злую шутку. Очень жестокую, даже для мести за перенесенное. Балдур остановился и под ногами увидел кусочек драной и вымазанной в крови тряпочки. В другой момент он прошел бы мимо, не обращая никакого внимания, видят боги в этом месте было чему дивиться, однако он узнал её.

Он присел и, затаив дыхание, развернул кулек. Без сомнения это была та самая. Тот самый кусок ткани, в который он завернул новорожденного Сырника двадцать лет назад. Он не узнал её внешне, однако чувство внезапно оказалось знакомым, ведь на протяжении одиннадцати дней голода и тряски, он прижимал её к груди. Она была единственным, во что он смог завернуть маленького Аури, а сам зверек, отказывался её покидать, словно последнее убежище.

Балдур коснулся её вновь, как его словно кто-то схватил за ворот и изо всех сил потянул на себя. Стервятник тут же отреагировал и, выхватывая револьвер, обернулся. Вместо зверя или другого создания, он увидел перед собой лишь бескрайнее море, что уходило далеко за горизонт. Револьвер пропал, испарился, словно и вовсе не существовал в этом месте.

Балдур ощутил привычный солоноватый бриз и теплоту песка, которая, на удивление, проникала даже сквозь кожаные ботинки. По телу пробежала дрожь, что заставила его дернуться словно пёс, что отряхивается от воды, выбравшись из реки. Он обернулся, закрыв глаза. Разумом человек понимал, что уже оказывался в этом месте совсем недавно. О месте полным загадок и тайн, отвратительно уродливым и божественно прекрасном. О месте, где солнечные лучи матерински согревали, и садистки сжигали его кожу.

Он открыл глаза. Перед ним был всё тот же пейзаж. Парящие, полуразрушенные каменные дома над выжженной землей, что постепенно теряли свою целостность, будто избавляясь от скорлупы прошлого. Солнца он не видел, но стоял день, и, казалось, он единственный гость в этом неизвестном измерении. Внезапно он ощутил дикий приступ одиночества, такой, от которого хочется бежать и крепко обнять первого встречного.

Ему казалось, будто он провел без малого целую бесконечность среди стен этих домов, не встречая и единой души. Нечто внутри него забилось отчаянным скулежом побитого пса, запертого в клетке, который наконец унюхал запах свободы. Балдур чувствовал, что ему чего-то не хватает. Частички себя, и он наконец смог разгрызть толстые прутья клетки, и готов бежать со всех ног, навстречу тому самому «нечто». Он инстинктивно сорвался с места, как вдруг ноги стали предательски слабыми, и он упал на горячий песок, утопая в его бесконечных дюнах.

— Эй! Ты меня слышишь? — голос Сырника ударил ему в голову, как стервятник нашел себя на холодном и липком полу. — Эй! Балдур! — Сырник продолжал отвешивать звонкие пощечины человеку, пока тот не схватил его за руку.

— Слышу, — пробурчал в пол стервятник, поднимаясь на ноги.

— Ты чего учудил? — С тревогой спросил Сырник.

— А чего я учудил?

В голосе Балдура открыто звучали нотки беспамятства, что дали Сырнику всю информацию, которая была ему нужна. Он шустро забрался на плечо человека, и взглянув ему в глаза, произнес.

— Ты резко остановился, затем присел и гладил пол, скрепя зубами. Я готов был поклясться, что вот-вот рыдать начнёшь, но не успел я и слова произнести, как ты попросту вырубился.

— Надолго? — мужчина покачивал головой, выгоняя солоноватый запах прочь.

— Нет, минута, может чуть больше, так что случилось-то?

Балдур ощетинился и прорычал:

— Попался как неоперившийся!

Затем он убрал лицо Сырника от глаз, и присмотрелся. Тряпочки не было, как он и ожидал. Разумом Балдур понимал, что это была иллюзия, и тот самый кусок ткани никак не мог быть там. Он осознавал, что разум сыграл с ним злую шутку, отправляя в другое измерение, однако всё казалось настолько реальным. Он ощущал ткань на кончиках своих пальцев, дышал свежим морским бризом и купался в теплоте солнечных лучей. Ощущение было настолько реальным, что он не мог отличить истину от обычной завесы иллюзии. Сырник тут же принюхался, и проведя в воздухе указательным пальцем, облизал его.

— Нет, совсем пусто.

— Ты не чувствуешь? — удивился стервятник. — Совсем ничего?

— Говорю же, пусто, — Сырник повторил движение. — Никакого духа иллюзий или чар я не чую, да и не это главное. С каких пор на тебя иллюзии и Велесовский дух действует? Ты ведь прокаженный, к вам паскудам в голову не залезешь, как не старайся.

Балдур вновь отмахнулся от Сырника, что лез перед глазами и огрызнулся:

— Пошли, будь настороже.

Он зашагал, но глубоко внутри не мог избавиться от чувства, будто вновь покинул родной дом, которого у него никогда не было. Легкий и едва заметный след тоски, что тянулся тоненькой дымкой куда-то далеко в глубины его сознания, с каждым шагом становился всё дальше. Он поймал себя на мысли, что