Сейчас он заговорил, стараясь, чтобы его слова звучали внушительно:
– Вирджиния Трой была последней в ряду героинь минувших двадцати лет – романтических фигур, прошедших перед нами в промежутке между двумя войнами. – Он взял с полки книгу и прочитал: – «Она пересекла грязную улицу, старательна ставя ноги одну за другой, точно по прямой линии, как будто шла по острию ножа, а по сторонам зияла один только бог знает какая бездна. Казалось, она плыла, слегка подпрыгивая с каждым шагом, и юбка ее летнего костюма – а была она белая, с вычурным рисунком черного цвета, нанесенным по всему полю, – грациозно развевалась в такт ее раскачивающейся походке». Спорю, никто из вас не знает, кто написал это. Вы скажете, Майкл Арлин.
– Я не сказала бы, – возразила Коуни. – Никогда не слышала о нем.
– Никогда не слышала об Айрис Сторм, этой бесстыдной скандальной леди, одетой pour le sport?[109]«Я подстилка для мужчин», – сказала она. Я прочитал это еще в школе, где книга была под запретом. Меня она по-прежнему волнует. Что такое юность без лишений?! Осмелюсь сказать, о Скотте Фитцджеральде вы тоже не слышали. Так или иначе, отрывок, который я прочитал – хотите верьте, хотите нет, – из Элдоса Хаксли. Тысяча девятьсот двадцать второй год. Миссис Вайвиш… Хемингуэй огрубил этот образ в своей «Брет», но тип сохранился и в книгах, и в жизни. Вирджиния была последней из них – утонченных, осужденных и изобличенных, с замирающим голосом, – на целое поколение моложе. Мы никогда больше не увидим кого-либо, похожего на нее, в литературе или в жизни, и я очень рад, что знал ее.
Коуни и Фрэнки посмотрели друг на друга, их глаза метали стрелы возмущения.
– Может быть, вы собираетесь сказать: «Форма для отливки разбита»? – спросила Коуни.
– И скажу, если захочу, – раздраженно возразил Спрюс. – Только посредственность боится штампов.
В ответ на это замечание Коуни разразилась слезами.
– «Утонченных, осужденных и изобличенных, с замирающим голосом», – передразнила Спрюса Фрэнки. – Это звучит так, будто сказано о героине отвратительного «Желания смерти» майора Людовича.
В этот момент еще один самолет-снаряд Загудел над их головами. Они молчали, пока он не пролетел.
Тот же самолет-снаряд прошел поблизости от небольшого дома Элоиз Плессингтон, где она сидела вместе с Анджелой Бокс-Бендер. Прямо над ними, как показалось, двигатель снаряда выключился. Обе женщины сидели молча, пока не услышали взрыв где-то через несколько улиц от них.
– Мне страшно признаться, – сказала Элоиз, – но каждый раз, когда летит снаряд, я молюсь: «Пожалуйста, боже, не дай ему упасть на меня».
– А кто же не молится?
– Но, Анджела, это ведь означает: «Пожалуйста, боже, пусть он упадет на кого-нибудь другого».
– Не будь глупой, Элоиз.
Обе эти женщины одного возраста знали друг друга с детских лет. Когда-то Чарлз Плессингтон одним из молодых людей, казавшихся подходящими для брачного союза с Анджелой. Он происходил из одного с Анджелой замкнутого круга нонконформистских семей, владевших землей. Однако она поставила в тупик сватов из клуба «Разумных», предпочтя протестанта и плебея Бокс-Бендера. За Чарлза вышла Элоиз и сделалась после этого не простой, а очень деятельной католичкой. Ее сыновья выросли и удачно женились. Ее единственной семейной проблемой была дочь Доменика, которой уже исполнилось двадцать пять лет; она пыталась найти свое призвание в монастыре, но потерпела неудачу и теперь водила трактор на ферме – занятие, изменившее ее внешность и манеры. Из застенчивой и несколько излишне женственной она стала теперь довольно шумливой, носила брюки, ходила вымазанной в грязи, пересыпала свою речь жаргонными словечками, характерными для скотного двора.
– Так о чем мы говорили?
– О Вирджинии.
– Да, конечно. За эту зиму и весну я очень полюбила ее, но, ты знаешь, я не могу рассматривать ее смерть как обыкновенную трагедию. Я вижу особое провидение божье в падении этой бомбы. Бог простит меня за такие мысли, но я никогда не была полностью уверена в том, что ее новое настроение надолго сохранится. И все же ее убило в тот момент, когда она могла быть уверена в том, что в конечном итоге попадет в царствие небесное.
– Нельзя было не полюбить ее, – сказала Анджела.
– Гай будет сильно переживать?
– Кто знает? Все это очень запутано. Ты знаешь, она забеременела до того, как они снова поженились.
– Я так и предполагала.
– В действительности я знаю Гая очень мало. Он так долго прожил за границей. Я всегда воображала, что он окончательно выбросил ее из головы.
– Они, казалось, были достаточно счастливы в те немногие последние дни.
– Вирджиния знала, как делать людей счастливыми, когда хотела.
– И что же теперь будет с моим крестником?
– Действительно, что? По-моему, я должна присмотреть за ним. Артуру это вовсе не понравится.
– Временами я подумывала усыновить ребенка, – сказала Элоиз, – сироту из семьи беженцев или что-нибудь в этом роде. Ты знаешь, пустые детские кажутся укором, когда так много людей осталось без крова. Это было бы интересно также и для Доменики, отвлекло бы ее от неумеренной выпивки и дурных компаний.
– Ты хочешь усыновить Джервейса?
– Ну не усыновить, конечно, не оформлять это юридически и не давать ему нашу фамилию или что-нибудь в этом роде, а просто позаботиться о нем, пока Гай не возвратится и не сможет создать для него дом. Каково твое мнение об этом?
– Это очень любезно. Артур был бы безмерно рад. Но надо спросить у Гая, конечно.
– Но ты ведь не будешь возражать, если я возьму малыша к себе, пока мы будем ждать ответа.
– Я не вижу никаких препятствий. Джервейс – очень славный ребенок, понимаешь, но Артур просто не переносит его присутствия.
– Вот летит еще один отвратительный снаряд.
– А ты помолись: «Боже, сделай, пожалуйста, чтобы этот был неисправный и не взорвался бы вообще».
Но снаряд был исправный. Он все-таки взорвался, но далеко от Вестминстера, на улице, уже разрушенной ранее упавшими бомбами и теперь совершенно безлюдной.
– Ты прочитала «Желание смерти»? – спросил Спрюс.
– Несколько отрывков. Обыкновенный дешевый любовный романчик.
– Дешевый любовный романчик? Да он вдвое длиннее «Улисса»! В наше время не очень много издателей имеют достаточно бумаги, чтобы напечатать его. Прошлой ночью я прочитал большую часть его. Не мог уснуть из-за этих проклятых снарядов. Знаешь ли, в «Желании смерти» Людовича что-то есть…
– Что-то очень безнравственное.
– О да, безнравственное, в высшей степени безнравственное. Я не удивлюсь, если узнаю, что роман будет иметь большой успех.
