в составе 18 рот пехоты, одной роты саперов, 5 1/2 сотен казаков и 18 орудий, двигался от берегов Сыр-Дарьи, перерезая ту же песчаную пустыню с севера на юг. На первых порах допекали наши войска проливные дожди и ветры; промочит до нитки дождем, а потом начнет леденить холодный ветер, в то время как снег или град забивают лицо. Поставит солдат на привал шинельку, она стоит, точно кукла. Только это продолжалось недолго: отряд втянулся в безводную пустыню, в которой все колодцы на счету, в которой вместо топлива – колючки, а корма, как говорят, верблюжьи. Погода стала жаркой, удушливой; степной ветер поднимал тучи песку; доходило до того, что днем ничего не видно – ни человека, ни палатки. Если же и утихала это песчаная метель, то солнце не жгло, а просто палило огнем, обжигая лицо, шею, кисти рук; почти у каждого были на шее волдыри. На урочище Адам-Крылган, что значит по-русски «человеческая гибель», ночью затрубили тревогу. Живо построились стрелковые роты и стали кругом на песчаных холмах. На утренней заре наши увидели, как туркмены то собирались в кучки, то кидались в рассыпную точно готовились к атаке. Однако стрелки держали их все время на расстоянии выстрела.
Погарцевав, туркмены через час исчезли. Это стоянка верст на 60 кругом считалась самым страшным местом пустыни; здесь погибали не только караваны, а погибло раз целое Бухарское войско. Русскому отряду оставалось до реки Аму-Дарьи верст 70, и это расстояние надо было пройти не иначе, как в два перехода. В три часа ночи стали вьючить верблюдов; люди, лошади, орудия – утопали в песке. Как только тронулись, наступила жара невыносимая, жгучая, точно душил кто за горло. Артиллерия еле тащится, верблюды падают десятками, сотнями. Несколько раз генерал пропускал мимо себя войска; опять их обгонял и опять пропускал. Арьергарду было строго приказано жечь все брошенные тюки, казенные ли, офицерские – все равно. Часу в 10-м передние остановились на привал, а задние подходили до самого вечера; более 200 верблюдов остались в пустыне, а сделали всего 19 верст! Стали искать вокруг воды; офицеры и солдаты рыли колодцы – нет, нигде не показывается. Один из джигитов объявил, что тут недалеко, верстах в семи, должны быть колодцы. Ему пообещали большую награду, если отыщет и в светлую, лунную ночь выехал джигит на поиски.
Степной поход
Вид отряда был мрачный: кто сидел насупившись, кто тяжко стонал; иные, свернувшись, старались забыться во сне. Вдруг все сразу всполошились, послышались радостные крики, смех, плач: «Вода, вода! Джигит нашел воду!» В час ночи стали вьючиться и на заре подошли к колодцам: «Алты-Кудук» – «шесть колодцев», хотя их оказалось только пять. Сейчас поставили к колодцам часовых и назначили для порядка дежурного офицера: иначе никому бы досталось. Целый день таскали воду; колодцы глубокие, сажень по 60–70, тащить трудно, а солдаты стоят да стоят – каждому-то хочется хлебнуть хоть разок. К вечеру было видно, что всех не напоить, не говоря уж о животных, – отряду угрожала гибель. Генерал, страдавший больше других, собрал военный совет, на котором порешили отправить всех верблюдов с лошадьми на прежнюю стоянку, Адам-Крылган, там их напоить и привезти в турсуках свежей воды. Так и сделали. Напоить оставшихся людей было теперь гораздо легче, хотя таскали воду целый день, таскали всю ночь. Солдаты повеселели; сначала послышались шутки, разговоры, а на третий день нельзя было узнать отряда: все шло так, как будто войска стоят лагерем где-нибудь в России.
Солдаты запели песни, принялись чинить сапоги, рубахи; заиграла музыка… Это было за два дня до праздника Св. Николая. В этот день на отряд генерала Бардовского, стоявшего с верблюдами у Адам-Крылгана, напали на ранней заре туркмены. Стрелки, вытянувшись густой цепью, дали по ним залп, а ракетная батарея окончательно разогнала толпу в 400 человек.
Казаки гнали их по сыпучему песку версты 4 и привели в отряд двух пленников. Им давно хотелось поймать живьем хоть одного туркмена, да все не давались. Пленные сейчас же стали молить, чтобы им дали воды: они три дня уж не пили; все колодцы в пустыне были заняты нашими отрядами. Туркмены показали, что до Аму-Дарьи не более 40 верст, что там ожидает нас Хивинское войско, в 3 1/2 тысяч, а эти наезды делает киргиз Садык, самый первый разбойник в степи. На 6-й день стоянки весь отряд Кауфмана поднялся с Алты-Кудука, причем лишние тяжести были оставлены на месте. Вечером опять показались туркмены, но на этот раз в большем числе; начинать дело было уже поздно, войска построились в каре, частью на бугре, частью в лощине; семь сотен конницы стали за одним из фасов. Туркмены всю ночь наезжали на пикеты. Стало светать. Навьючили верблюдов, тронулись в таком же порядке, как ночевали. Обоз двигался, оцепленный стрелками; по середине шли сомкнутые роты, готовые броситься в штыки, а сзади 2 горных орудия. Дав вытянуться, туркмены свернулись в темную тучу и с диким криком стали кидаться, повторяя атаки. При всякой атаке цепь открывала усиленную пальбу, а сомкнутые части посылали залпы; по временам кидали гранату, причем туркмены мигом рассыпались. Таким образом, отряд, не замечая того, продвинулся верст на 10, когда, наконец, увидели не то большую реку, не то озеро. Кто может описать радость отряда? Забыты труды дальнего похода, забыты муки, которые довелось каждому претерпеть за эти долгие палящие дни и душные бессонные ночи! Солдаты подтянулись, офицеры приободрились, радостная надежда осветила лицо Главнокомандующего; все прибавило шагу, спеша к заветным берегам азиатской реки. Но это оказалась не река, а озеро, у которого уже два месяца стояло Хивинское войско, высылая в степь разъезды. Раздался выстрел фальконета, картечная пуля провизжала над головой генерала. Наши пустили несколько гранат: за облаком пыли и песку все скрылось, а когда пыль улеглась – туркмен уже не было. Отряд расположился на берегу озера. Объезжая войска, Кауфман благодарил их за понесенные труды, за молодецкую службу; он поздравлял их с благополучным окончанием похода. Никогда, быть может, не были так отзывчивы сердца солдат, жадно провожавших глазами своего генерала. Здесь, вдали от Отечества, стоял небольшой русский отряд, который два месяца боролся с ураганами, с палящим и удушливым зноем, и все это вытерпел, бодро перенес, готовый во всякую минуту броситься на врага. Ни один солдат в мире не вынес бы того, что вынесли русские солдаты в этом походе. Так думал и так говорил сам генерал,
