на гребень вала, я думал, что эта удача – последняя…»
Отец умолк, погрузившись в задумчивость, а потом вдруг улыбнулся.
«Борьба и холод изнурили нас до беспамятства, и, когда рассвело, мы уже было поверили, что утонули и отправились к далеким берегам. Но не Восходящие Земли согрели нас теплом нежных песен, а солнце своими лучами.
Волны осадили туман, и небо засинело пуще раковины моллюска-бородача. А Морайбе сделалась тиха и нежна, точно кошка, стерегущая сон котят, и только два дельфина составили нам компанию. Эти дельфины спасли Томо – как будто Морайбе сочла старого Релкина достаточной жертвой и решила оставить в живых тощенького юнгу.
И в тот день, Элани, мы было поверили, что боги благоволят нам. Каждый раз, выплескивая из ведра за борт трюмную воду, благодарили Морайбе за то, что помирилась с Буреликим. Затихла она, унялась: только солнце и гладь до самого горизонта. Эта гладь блистала, что твое зеркало…
И тут – такое! Сразу за бортом! Ох, Элани, до чего же они огромны!.. Видал я однажды, как вынырнул черный кит и ударом хвоста, точно пушинку, сбил в небе фрегата… Но черный кит ничто в сравнении с кракеном – так, закуска на один зубок. Кракен до того огромен, что и глазом-то не охватишь. Кто ему ровня? Ну, может, только синеспинник, так ведь и он нипочем не рискнет сразиться с кракеном.
Все мы, кто жив остался, окаменели от ужаса. Стоим и глядим вниз, даже ахнуть не в силах, а кракены знай себе мимо плывут. И выглядят дети Морайбе, скажу я тебе, незабываемо. За ними тянулись по воде толстенные и длиннющие щупальца, десятки щупальцев, и любой запросто смог бы утянуть нас под воду. Ведь кракен больше нашего бедного „Воробья“. Гораздо больше!»
Помолчав, отец продолжил с благоговением:
«О кракенах все судачат, да только никто не знает правды. Взять хотя бы добычу, что привез Орин Хариус. Ту, что якобы величиной с его судно. – Отец скептически покачал головой. – Элани, это был детеныш. Всего лишь плюгавый малек».
Когда же отец напрочь обеднел из-за скверной торговли и на складе у него в сотнях бочек протухла ворвань черного кита, он вспомнил, как после битвы и замирения Ванема и Морайбе всплыли кракены.
Вооруженный отчаянием, отравленными гарпунами и легендой о триумфе Хариуса, отец поднял на «Воробье» паруса и направился в пасть к назревающему шторму. Его матросам, этой шайке рисковых оборванцев, терять было нечего, кроме перспективы ломать мрамор в белых утесах, чтобы расплатиться с заимодавцами. Вот они и сделали ставку на удачу – на удачу, которая уже отвернулась от них.
* * *
Элани никогда не видела кракенов, зато часто слышала их.
Кракены разговаривали с ней в ее снах. И при этом обращались по имени.
Элани… Элани…
В сумрачном усадебном доме из тесаного камня, кутаясь в стеганое одеяло, внемля, как возятся и стонут ее мать и мужчина, выбранный ее матерью в покровители, Элани неподвижно глядела в мерцающие угли камина, а кракены взывали к ней.
Кракены пели об океанских течениях, о сокрытых под волнами городах, об истлевших кораблях с древним золотом в трюмах. Они пели о сосудах с оливковым маслом и китовым жиром, о мраморных статуях Мельны и Калиба, о потаенных кладах и о сокровищах, ковром расстеленных по дну вперемешку с костями моряков.
Кракены взывали к Элани спящей и следили за ней бодрствующей. Пели ей, когда она бродила по лугам и училась пастушескому делу у Эльба, сводного брата. Нашептывали, пока она спускалась с утеса к пляжу, где пряталась от своей новой семьи и заодно искала устриц. Язвительно хихикали у нее в мозгу, когда она, увлеченно выскабливая раковины, вдруг вскидывалась, обнаружив, что приемный отец стоит рядом, странно прикипев взглядом к ее телу.
Каждую ночь, когда меркли в золе угли, кракены взывали:
Элани… Элани…
* * *
Элани никогда не видела кракенов, но помнила тот день, когда впервые услышала их песню.
Она стояла на Княжеской пристани – крошечная девичья фигурка на краю длинного пальца, воткнувшегося в бухту. Стояла и смотрела по-над тихими водами на пену прибоя у волноломов, на проход, по которому должен был вернуться ее отец. Поблизости моряки сгружали с телег тюки шерсти, привезенные в город с пастбищ. Промокшую и отяжелевшую под грозовым ливнем шерсть матросы и стивидоры крыли на все корки, а шкиперы и грузовладельцы спорили, сушить ли ее или спускать в трюмы как есть.
Промасленные доски настила были испещрены каплями воды, она вовсю испарялась – взошедшее солнце согревало и бухту Безмятежности, и окаймлявшие ее белые утесы. Вот тогда-то и услышала девушка пение. А еще она услышала треск дерева, и содрогнулась, когда зазубренная сталь пронзила ей кожу, и ощутила во рту вкус крови.
Элани стояла на пристани, омываемая солнечным светом, и дрожала, внемля восторженному пению пирующих кракенов.
В тот вечер она сказала матери, что отец умер, что он не вернется. А мать поколотила ее. За лживые слова. За то, что этак можно сглазить ушедших за волноломы моряков. За неверие.
И Элани убежала из дома.
Бродя по улицам, она постоянно слышала, как поют кракены, как шарят щупальцами внутри раздавленного «Воробья», вылавливая утонувших моряков из отцовской команды.
Возвратясь наконец домой, Элани застала мать сидящей в темноте; лишь отсветы единственной свечи играли на ее лице, придавая костям непривычно острые углы. Синолиза не подняла глаз на вошедшую дочь, и та поняла, что матери очень страшно.
Казавшаяся такой важной и властной прежде, когда управляла хозяйством в доме на Средней улице и командовала слугами, Синолиза нежданно-негаданно лишилась опоры. Обломок кораблекрушения, швыряемый волнами в океане неизвестности.
С ужасом Элани осознала, что ее мать слаба. Синолиза никогда не зарабатывала на жизнь торговлей рыбой на площади Хариуса. Она выбрала в мужья человека, владевшего судном, – чтобы иметь слуг и жить вдали от белых утесов, от рыбьих потрохов, среди которых выросла. Синолиза для того и вышла замуж за моряка, чтобы порвать с морем.
Элани улеглась в постель, чувствуя себя затерянной в море, которое обширней всех морей, где довелось побывать ее отцу. Как же плыть через рифы и мели, не имея самомалейших знаний и навыков?
Через неделю пришла весть о гибели «Воробья», и Элани застала мать в кухне: стоя на коленях, Синолиза жгла в очаге мужнину одежду. Вдова была в ярости и страхе – оттого что Элани узнала о смерти отца задолго до прибытия этой вести в гавань.
Через
