ничто не может навредить мне. Когда Влад рядом со мной, я действительно чувствую себя непобедимой, и поэтому одариваю его последней улыбкой, прежде чем изменить свои черты.
Расплата настала.
Когда мы идем по проходу, то я вижу съежившуюся фигуру матери-настоятельницы. Она стоит на коленях, низко склонив голову перед алтарем, с ее рук свисают длинные четки. Ее голова резко откидывается назад в тот момент, когда она слышит шум позади себя, ее глазам трудно различить, кто это нарушает ее личное время.
— Разве ты не знаешь, что сейчас комендантский час? — спрашивает она, и ее голос действует мне на нервы, когда я внезапно вспоминаю каждое оскорбление и каждую насмешку, произнесенные этим самым голосом.
Я не отвечаю, шагая дальше вглубь церкви.
Мой собственный рыцарь в сияющих доспехах плетется позади, сливаясь с тенью, и просто наблюдает, позволяя мне делать то, что мне нужно. И его безоговорочное доверие - это единственное, что делает меня способной довести дело до конца.
Единственный свет внутри церкви исходит от алтаря, где горит дюжина свечей в небольшом кругу, мерцание света ограничено небольшим участком.
И только когда я оказываюсь в нескольких шагах от нее, то Мать-Настоятельница понимает, кто я, ее глаза расширяются, а рот открывается от шока.
— Ассизи, — бормочет она взволнованно. — Что... что ты здесь делаешь?
— Мать-настоятельница, — говорю я мрачно, и мне приходит в голову злая мысль поиграть с ней, — я пришла, чтобы отдать вам должное, — продолжаю, очень медленно переставляя одну ногу за другой.
— Как ты здесь оказалась? Ты не можешь быть здесь? — Она встает на ноги, глядя на меня в замешательстве.
— Разве это не то место, куда мы все идем, где мы бесцельны? В место, которое мы знаем лучше всего? Дом? — слово «дом» горит на моих губах, и осознание того, что это действительно был мой дом так долго, мало что может утолить жажду разрушения, назревающую внутри меня.
— Что... Я не знаю, о чем ты говоришь, — немедленно возражает она, хотя я замечаю легкое подергивание в ее глазах, когда она оглядывается в поисках выхода.
— Ты знала, что они сделали со мной? — спрашиваю я, сдерживая улыбку, когда мать-настоятельница, прищурившись, смотрит на меня. Несмотря на ее кажущуюся браваду, я вижу легкую дрожь в ее руках, бусины четок двигаются взад-вперед и звенят друг о друга. — Как они забирали часть моего тела, пока ничего не осталось? И ты позволила это, — произношу я нараспев, вкладывая всю силу в свой голос и наслаждаясь тем, как звук эхом разносится по церкви. Я поднимаю палец вверх и указываю на нее, и, наконец, получаю от нее ту реакцию, которую так долго ждала.
Ее лицо пустое, ее маска падает, когда она понимает, что я имею в виду.
— Что... — шепчет она, медленно отступая от меня. — Ты не настоящая, — она качает головой.
Так, так, но я думаю, что моя призрачная речь, похоже, работает. И поэтому я давлю, желая увидеть страх, запечатленный на ее лице.
— Это твоя вина, — говорю я, делая еще один шаг к ней.
Она продолжает качать головой, закрывает глаза и осеняет себя крестным знамением, ее губы тихо шепчут молитву.
— Теперь ты боишься? Боишься взглянуть в лицо своим грехам?
Мой тон остается неизменным во всем, и я прилагаю все усилия, чтобы не выдать себя, разразившись криком, требуя точно знать, что она со мной сделала.
И это, кажется, работает, поскольку она продолжает отступать, пока не спотыкается на маленьких ступеньках алтаря и не падает на задницу.
Глаза этой женщины дико озираются в поисках выхода, ее рука тычет четки мне в лицо, как будто это может защитить ее от меня.
Опускаясь перед ней на одно колено, я выхватываю их из ее рук, швыряя на землю.
— Ты, — выплевывает она, ее брови сводятся вместе, ее рука тянется, чтобы коснуться моей руки, — ты не мертва, — продолжает она обвиняющим тоном.
И в этом-то и заключается проблема. С чего бы ей думать, что я мертва, если она не по колено во всем этом?
— А как бы ты узнала, если бы я умерла? — Я наклоняю голову набок, изучая ее реакцию.
— Ты... — заикается она, и ее руки снова тянутся ко мне, вероятно, пытаясь применить еще несколько наказаний, которые она наложила на меня, когда я была ребенком.
Есть только одна проблема.
Я больше не ребенок.
Я ловлю ее руки в воздухе, поворачивая ее, пока моя рука не оказывается у нее на шее, ограничивая поток воздуха.
— Я думаю, у нас есть некоторые нерешенные проблемы, мать-настоятельница, — шепчу я ей на ухо. — И я бы хотела, чтобы ты сотрудничала, — продолжаю я, хватая четки с пола и оборачивая их вокруг ее шеи, бусины впиваются в ее плоть.
Один взгляд назад, и я жестом приглашаю Влада подойти.
Он небрежно подходит к алтарю, немедленно приковывая конечности матери-настоятельницы к столу.
— И этот демон, — она выплевывает слово, когда видит Влада четче. — Конечно! Я не могла ожидать от тебя ничего другого, связавшись с дьяволом. Я же говорила тебе, не так ли? — она маниакально смеется, — что ты погрязнешь в грехе, — этот монстр насмехается надо мной, и прежде чем я успеваю сдержаться, мой кулак летит вниз и попадает ей в лицо, отбрасывая ее в сторону.
Широко раскрыв глаза, она смотрит на меня так, словно не может поверить, что я только что осмелилась это сделать.
— Ах, но я бы предпочла своего верного дьявола твоему шутливому богу в любое время дня, — я наклоняюсь вперед. — Ты, кто осуждает грехи, но в частном порядке купается в них. Ты, — мои ноздри раздуваются, когда мой гнев нарастает, — имеешь наглость говорить мне, что я погрязла в грехе? Как будто каждый дюйм твоей чудовищной плоти, — я хватаю ее за подбородок руками, крепко держа ее, чтобы она не могла отвести взгляд, — не гниет, пока мы говорим.
— Почему ты здесь, Ассизи? — спрашивает она, ее взгляд встречается с моим — Все еще беспокоишься о том, что тебя бросили? — она смеется, думая, что ее слова причинят мне боль.
Ах, но сегодня вечером у нее будет другое откровение.
Отступая от нее, я просто расстегиваю свою одежду, позволяя
