этому убеждению, он приказал солдатам забрать обвиняемого из инквизиторской тюрьмы, применив для этого силу, если потребуется. Инквизиторы Валенсии пожаловались на его действия в Супрему, после чего Торквемада надменно приказал генерал-капитану предстать перед советом и объяснить свои действия. В этом его поддержал король, который письменно приказал нарушителю и всем, кто помогал ему осуществить освобождение Доминго де Санта-Круса из тюрьмы, сдаться под арест инквизиторам. Не смея сопротивляться, сановник был вынужден покорно просить освободить его от навлеченного на себя церковного осуждения, и, должно быть, счел, что ему повезло, поскольку Торквемада не стал подвергать его публичному унижению сродни тому, которое претерпел инфант Наваррский.
Блестящий и знаменитый молодой итальянец Джованни Пико делла Мирандола тоже едва не угодил в руки страшного инквизитора. Когда Пико бежал из Италии от яростно полыхавшего гнева священников, воспламененного его работами, папа Иннокентий издал буллу от 16 декабря 1487 года, адресованную Фердинанду и Изабелле, в которой утверждал, что, по его мнению, граф Мирандола отправился в Испанию с намерением преподавать в тамошних университетах пагубные доктрины, которые уже опубликовал в Риме, несмотря на то, что его убедили в их ложности, и он от них отрекся. (Еще один случай «e pur si muove»[352] Галилея.) А поскольку Пико был знатным дворянином, красивым, любезным и красноречивым (Pseudopropheta est; dulcia loquitur et ad modicum placet)[353], существовала серьезная опасность, что к его учениям станут прислушиваться. Ввиду этого его святейшество просил короля и королеву, чтобы их величества приказали арестовать графа, если подозрения касательно намерений Пико подтвердятся, дабы страх телесного наказания остановил его, если уж страха перед духовными страданиями оказалось недостаточно.
Король и королева передали эту буллу Торквемаде, чтобы он мог действовать сообразно ей. Однако Пико, прослышав о том, какой его ожидает прием, и зная достаточно о бескомпромиссных методах великого инквизитора, чтобы его встревожила такая перспектива, нашел убежище во Франции, где написал апологию католицизма, посвятив ее Лоренцо Медичи[354].
Говоря об учреждении инквизиции в Испании, мы упоминали о том, что до определенной степени и в каком-то смысле ее следовало считать самой оправданной (следует понимать, что под этим мы подразумеваем «в наименьшей степени неоправданной») формой религиозного преследования, поскольку ее заботили лишь те, кто покинул лоно римской церкви. Всем религиям, которые не считались еретическими (то есть сами по себе не являлись отделившимися от римского католицизма), была дарована свобода, так что евреям и мусульманам нечего было опасаться со стороны святой палаты. Они становились объектом преследования лишь в том случае, если принимали крещение, а затем возвращались к своим изначальным культам – тогда их начинали считать еретиками, или, точнее, отступниками.
Однако эта точка зрения, вполне удовлетворявшая папский престол, совершенно не устраивала приора Святого Креста. Его ожесточенная, фанатичная ненависть к иудеям, почти соперничавшая с ненавистью настоятеля из Эсихи в XIV веке, вынуждала его попрать жалкие остатки справедливости, побуждала переступить через последнюю грань видимости правосудия и перенести религиозную войну в область полной и страшной нетерпимости.
Он аргументировал это тем, что, пока евреи спокойно живут на полуострове, существование единой христианской Испании невозможно. Несмотря на наказания, тюрьму и костры, возврат к иудаизму продолжался. Новых христиан по-прежнему соблазнял ложный закон Моисея, а число обращений в христианство было ограниченным из-за уважения евреев к тем, кто оставался верным своей древней религии. Но преступления евреев против христианства на этом не заканчивались. Существовали еще оскорбления, которым подвергались в их руках святыни, а также преступное святотатство (если верить Торквемаде), посредством которых они выражали ненависть к святой христианской вере. Примером мог послужить вопиющий случай с распятием в Касар-де-Паломеро в 1488 году.
В четверг на Страстной неделе в этой деревне, относившейся к епархии Кории, несколько евреев вместо того, чтобы в такой день сидеть дома за закрытыми дверями, как того требовал христианский закон, веселились в саду, к огромному возмущению заметившего их человека по имени Хуан Калетридо. Этот соглядатай, пришедший в ужас от одной только мысли о том, что потомки тех, кто распял Христа, осмелились веселиться в такой день, пошел и рассказал об увиденном нескольким знакомым. Группа молодых испанцев, вполне готовая совершить похвальный поступок и при этом развлечься освященной веками травлей евреев, проникла в частный сад, набросилась на евреев и вынудила их разойтись по домам.
Опечалившись от такого унижения (ведь в конце концов, они находились в собственном саду и не хотели никого оскорбить, немного нарушив строгие предписания закона), те рассказали обо всем посетителям синагоги и раввину. Последующие события ясно говорят о том, что они, должно быть, сразу решили отомстить за честь своего народа, которой, по их мнению, было нанесено оскорбление.
Льоренте, основываясь на хрониках Веласкеса и оскорбительных антиеврейских работах Торрехонсильо, предполагает, что их целью было как можно точнее повторить страдания Христа на одном из его изображений. Правда, это вполне могло быть предвзятым мнением великого инквизитора. Гораздо более вероятно другое: чтобы досадить христианам, прибавившим это оскорбление к постоянным унижениям, которым они подвергали евреев, те просто решили уничтожить один из публичных символов христианства. Детали произошедшего не подтверждают предположения, будто их намерения были более серьезными.
Назавтра, в Страстную пятницу (это обстоятельство, вероятно, внесло свой вклад в более популярную версию этой истории), пока христиане находились в церкви на службе, посвященной Страстям Христовым, несколько евреев отправились на открытое место под названием Пуэрто-дель-Гамо, где стояло большое деревянное распятие. Они сломали его и бросили на землю. Утверждали, что прежде, чем сломать его, они насладились замысловатыми оскорблениями, «делая и говоря то, что их ярость против Христа диктовала им».
Старый христианин по имени Эрнан Браво увидел их и побежал рассказывать об этом кощунственном деянии. Христиане шумной толпой выбежали из церкви и набросились на евреев. Троих забили камнями на месте; двое других, одному из которых было всего 13 лет, лишились правой руки; раввина Хуана, которого сочли подстрекателем, подвергли допросу с целью заставить его сознаться. Однако он так решительно отрицал то, в чем от него требовали сознаться, а инквизиторы пытали его так непреклонно, что он умер на дыбе – нарушение, за которое каждый виновный в нем инквизитор должен был просить прощения у своих коллег.
Все участники этого святотатства были лишены собственности, а куски распятия, которое этот случай сделал особенно священным, собрали и отнесли в церковь Касар, где распятие починили и поставили на почетное место[355].
Весьма вероятно, что раздутая история об этом возмутительном случае стала одним из аргументов, которые применил Торквемада, когда только начинал убеждать монархов в желательности высылки евреев из страны. Он приводил этот случай как вопиющий пример
