апостольский суд обо всех существующих уликах против обвиняемого, чтобы его святейшество мог решить, сохранит ли это лицо свои привилегии[340]. Из этого неизбежно следовало, что в случае ереси или подозрения в ней папа должен позволить святой палате следовать своей процедуре; так что те евреи, которые купили неприкосновенность, должны были осознать, что имеют дело с человеком, который понимал экономику (и ловкость, с которой ею нужно заниматься) даже лучше, чем они сами, несмотря на их прославленную дальновидность в таких делах.
Тем временем Торквемада, пользуясь полученной властью, накапливал огромные богатства из той доли имущества, которая после конфискации переходила к нему; но какими бы ни были его недостатки, он всегда был в них последователен – и всегда был совершенно, ужасающе искренен. Возможно, он впал в грех гордыни – признаки этого мы видим. В самом деле, трудно представить, чтобы человек прошел путь от мрака монашеской кельи до ослепительного блеска деспотичного и высокого положения – и остался при этом смиренным душой. Торквемада остался смиренным, но это было то агрессивное смирение, которое является худшей формой гордыни и становится сродни самодовольству – греху, которого больше всего страшатся те, кто стремится к святости. Нам известно, что он неуклонно следовал суровому пути аскетизма, предписанного основателем его ордена. Он никогда не ел мяса; его постелью была голая доска; плоть его никогда не знала прикосновения льна; его одеждой была белая шерстяная ряса и черный плащ доминиканского монаха. Ему могли оказывать почести, но он их презирал. Парамо пишет[341], что Изабелла пыталась навязывать ему титулы – в частности, она могла бы обеспечить его назначение на пост архиепископа Севильи, когда его покинул кардинал Испании. Но Торквемада по-прежнему довольствовался положением приора Святого Креста Сеговии – так же, как в то время, когда его призвали из монастыря, чтобы управлять делами святой палаты в Испании. Единственное внешнее проявление роскоши, которое он себе позволял, заключалось в том, что во всех поездках его сопровождали 50 служителей верхом на лошадях и 200 пеших. Льоренте признает[342], что на этом эскорте настояли король и королева. Возможно, это было нужно для защиты от врагов, поскольку смерть Арбуэса показала, как далеко готовы зайти новые христиане; но более вероятно, что он согласился на эскорт как на внешнее проявление своего высокого положения, а также в качестве меры устрашения, которое Торквемада считал столь полезным. В том, что он не только проповедовал презрение к мирским благам, но и практиковал его, можно не сомневаться. Мы не обнаружили, чтобы какая-то часть накопленных им богатств использовалась в мирских целях или чтобы ими пользовался кто-либо из его родственников. Мы уже писали о том, как он отказался дать приличное приданое своей сестре, выдав ей жалкое содержание, которого хватило лишь на то, чтобы поступить в монастырь ордена святого Доминика третьего порядка[343]. Богатства, которые приносила ему его должность, Торквемада использовал исключительно для вящей славы и чести религии, которой служил с таким ужасающим пылом. Он щедро тратил их на такие дела, как перестройка доминиканского монастыря в Сеговии вместе с близлежащей церковью и хозяйственными постройками; он также построил главную церковь в родном городе своей семьи – Торквемаде и половину большого моста через реку Писуэрга[344].
Фидель Фита цитирует любопытное письмо Торквемады, датированное 17 августа 1490 года, где он благодарит дворян родного города за то, что те послали ему вьючного мула, но скорее порицает их за подарок. «Не было, да и нет необходимости, – пишет он, – посылать мне подобные дары; и, конечно же, мне следовало отослать подарок обратно, но это могло вас обидеть; ибо я, слава Господу нашему, владею девятью вьючными мулами, и их мне достаточно»[345]. Отправляя ему этого мула, жители просили его оказать помощь в работах, проводившихся в церкви Санта-Олалья, поскольку того вклада, что он уже внес, оказалось недостаточно. Он отвечает, что сейчас, к сожалению, ничего не может сделать, поскольку находится не при дворе, но обещает, что по возвращении ко двору обратится к королю и королеве и сделает все необходимое, чтобы отправить им необходимые средства[346].
Уже в 1482 году Торквемада начал в Авиле строительство церкви и монастыря Святого Фомы. Авила – приятный городок в сельской местности, с домами, теснящимися внутри кирпичных городских стен, обрамлен башнями, делающими его похожим на грозный замок, и стоит на возвышении среди плодородной равнины, орошаемой рекой Адаха. Торквемада построил великолепный монастырь за городскими стенами, на месте гораздо более скромного здания, возведенного благочестивым доном Мария де Авилой. Строительство завершилось в 1493 году, и похоже, что все деньги, полученные Торквемадой после этого, шли на украшение этого огромного монастыря, с его красивыми и просторными внутренними двориками, окруженными аркадами, и великолепными галереями; монастырь стал и его главной резиденцией, и местом проведения судов, и тюрьмой[347].
Фанатичная ненависть Торквемады к евреям вновь проявляется в условии, которое он выдвинул (и одобрение которого получил от папы Александра VI): ни один потомок евреев или мавров не мог быть допущен в эти стены, на которых он приказал выгравировать надпись[348]:
PESTEM FUGAT HÆRETICAM[349].
В этом монастыре были созданы самые подходящие условия не только для суда инквизиции, но и для заключения узников. Гарсиа Родриго, желая опровергнуть широко распространенное мнение, будто тюрьмы инквизиции были нездоровыми подземными темницами, привлекает внимание читателя к полным воздуха и солнечного света помещениям, отведенным в монастыре для заключенных[350]. В данном случае дело обстояло именно так – это становится ясно из некоторых записей, которые мы вскоре рассмотрим[351]. Но в целом все обстояло иначе, и со стороны Родриго довольно лицемерно было приводить поразительное исключение в качестве примера повсеместно существующих правил.
Какой бы простотой ни отличалась жизнь Торквемады и каким бы ни было его личное смирение, напрасно было бы делать вид, будто он не оказался пропитан гордыней и высокомерием своей службы, которые росли с увеличением дарованной ему власти до тех пор, пока в вопросах веры он не стал без колебаний диктовать свою волю самим монархам, упрекая их почти с угрозой, когда они не спешили действовать по его указке; для тех же, чей титул был ниже королевского, вступать в конфликт с великим инквизитором было просто опасно.
В качестве примера можно привести дело генерал-капитана Валенсии. Инквизиция Валенсии арестовала некоего Доминго де Санта-Круса по обвинению в препятствовании деятельности святой палаты; по мнению же генерал-капитана, совершенное этим человеком правонарушение относилось скорее к юрисдикции военного суда. Действуя сообразно
