совершить нечто «богоугодное», приперевшись к нам с финкой на палке.
– Вах, но чего тогда они так быстро убежали? Не зашли, не сказали «салам алейкум», не выпили с нами чаю? Зачем теперь между собой дерутся?
– Я ж и говорю: не свезло. С мозгами конкретная проблема, причём у обоих… И вот что, Ходжа, у вас в Бухаре есть какие-нибудь приличные ночные клубы?
– Ночью всем праведным мусульманам пристойно спать, но я, кажется, понимаю, о чём ты, – подумав, сообразил домулло, решительно встал, накинул халат на плечи и забекренил тюбетейку на манер десантного берета. – Ты прав, завтра у нас с тобой может уже и не быть. Так пойдём и достойно отметим эту волшебную ночь, дарованную нам Аллахом, в самом непотребном заведении для таких отпетых ослушников Шариата, что туда и стража не рискует входить меньше чем вдесятером!
Глава 40
Рамадан в Рамазан – в дребадан, Хаим в Пурим – в дым, а Тарас в Спас – в тарантас!
Скороговорка для определения нарушителей Шариата
Скажу сразу, несмотря на устный рассказ одного из свидетелей всех описываемых здесь событий, лично я не могу указать данное место на карте современной Бухары. Возможно, его переименовали и даже перестроили под безобидную аптеку. А в те сказочные времена это была самая грязная, буйная, преступная, злачная и смертельно опасная чайхана в западной части города, в квартале бедноты, уличного отребья и прочего социально опасного элемента. Забегаловка называлась гордо: «Одноногая лошадь»! Что уже само по себе свидетельствовало о наркотической зависимости её совладельцев, двух братьев-близнецов из Чуйской долины.
Но, с другой стороны, пожалуй, лишь там наших отчаянных парней не достал бы никто – городской страже (а уж тем более и любым проповедникам) вход в чайхану был строжайше запрещён. А смело рискнувших безумцев потом находили холодными трупами за арыком или, чаще всего, не находили вовсе…
Возможно, эту историю стоило бы обозначить примерно следующим образом: «Ходжа Насреддин и Багдадский вор проявляют чудеса хитроумия, посрамляют коварного наглеца Али из Каира и сорок его молодцов, храбростью превосходящих снежных барсов!» В принципе, я бы убрал слова «наглеца» и «снежных барсов», но домулло настаивал, что всё было именно так и велеречивость, обильно перемешанная с напыщенностью и преувеличениями, есть их литературная восточная традиция! Пришлось подчиниться.
Ослов они оставили в караван-сарае, брать их с собой смысла не имело, а эта спевшаяся парочка преотличнейше могла постоять за себя, если уж что…
В бедняцкий квартал шли пешком, осторожно, с опасениями, ибо дураков-грабителей с кривыми восточными кинжалами во все времена хватало с избытком. Впрочем, широкоплечая фигура Льва плюс уверенная походка, грозный взгляд из-под бровей и тяжёлые кулаки на корню гасили любые глупые мысли показать этому батыру ножик или потребовать полтаньга залить горящие трубы.
Ходжа уверенно вёл Оболенского тайными закоулками, тёмными местами, узкими проходами меж облупленных стен и покосившихся заборов, минуя туалетные лужи и помойные ямы, незапоминающимся, сложно запуганным маршрутом прямо к полузаросшему бурьяном пустырю. Даже зоркий глаз Льва не сразу разглядел уводящую под землю старенькую замызганную дверь, из щелей которой пробивались рассеянные лучики оранжевого света.
– Кто? – тихо спросили два здоровенных валуна, на поверку оказавшиеся сидящими на корточках «швейцарами».
– Возмутитель спокойствия и Багдадский вор! – гордо ответил Насреддин.
– Куда?
– Куда все!
– Зачем?
– Оттопыриться! – перехватил инициативу Оболенский, но прокатило, охранники кивнули и вновь превратились в безмолвные и неприметные глыбы.
Ходжа церемонно распахнул калитку и с поклоном пропустил россиянина вперёд. Высокому Оболенскому пришлось скрючиться в три погибели, протискиваясь к сияющему свету, жуткой смеси запахов пота, вина и шашлыка, к дикой музыке бубнов, флейт и барабанов, туда, где день и ночь шёл нескончаемый праздник жизни!
– «Одноногая лошадь»… – мечтательно простонал домулло, когда они ввалились в главный зал. – Если бы законы Шариата писались здесь, мир был бы куда как веселее!
– Клуб «Распутин» отдыхает, – завистливо признал Лев, озирая кутящих посетителей, заставленные едой дастарханы, полуголых танцовщиц и облако голубовато-розового дыма из сотни кальянов. Запрет на употребление наркотиков тут был явно не в ходу. Впрочем, как и все другие запреты.
Кареглазый юноша лет пятидесяти, из «вечно молодых, вечно пьяных», быстро провёл их к свободному столику, поймал подброшенный Насреддином дирхем и умчался за вином. Два друга откинулись спиной на драные подушки и, получив первый чайник красного, с головой ушли в нирвану…
– На этот раз тебя совсем не тянет домой, почтеннейший, – после двух пиал начал Ходжа, щёлкая фисташки.
– Не трави душу. Если я научился об этом помалкивать, ещё не значит, что я забыл о доме.
– Разве джинн с непотребным именем и доброй душой не вернёт тебя в тот же момент, из которого взял?
– Не в этот раз. – Лев махом осушил свою пиалу. – Старина Бабудай честно признался, что не покладая рук пашет на того психа.
– Хайям-Кара?
– Его самого, я ж говорил, что мы встречались на днях. Хорошо так побеседовали, обсудили взгляды на жизнь, поискали консенсус в поэзии…
– Помню, но, к сожалению, ты не убил его?! – страдальчески опустил брови домулло, поднимая пиалу в честь геройского друга.
– Нет, – вынужденно признал честный помощник прокурора. – Дал разок по физе, не удержался, смазал так, слегонца, левой… Только тапки мелькнули!
– Тогда ты труп, Лёва-джан! Нет, мы оба трупы…
– Хороший тост. Выпьем?
Им вновь принесли новый расписной чайник с контрабандным румийским вином. Тем самым, оттенка багрово-красного рубина, чью живительную влагу восхваляли все великие стихотворцы Востока, от Саади до Хайяма. Сколько прекрасных строк посвящено запрещённому Кораном вину! Сколько божественных образов, чудесных слов, сколько дивных ассоциаций, вспомните?
Бесценный дар лозы Тамани; животворящий огонь, пробуждающий старцев; мудрость веков; радость юношей; мечта богатого; утешение бедного, ответ на все вопросы бытия; разгадка тайн мироздания; слеза любви; солнце в бокале; жизнь после смерти; исток вселенной; сокрытая милость Аллаха; песня в кувшине; алый лал, мерцающий в сосуде; ночь, выпитая одним глотком; поцелуй тысячи прекрасных женщин; губы пери; предвкушение ласк небесных гурий…
– Для нас танцуют, Лёва-джан, брось девушке монету!
– Не вопрос, но я хочу видеть «укус пчелы». Сколько ни пытался найти нечто подобное в Москве, наши на такое не тянут.
– За пару серебряных она станцует это у тебя на коленях!
Оболенский восторженно опрокинул следующую пиалу и самодовольно кивнул. Стройная девушка в пёстрых тканях, замотанная вуалями с ног до головы, прыгнула к их столику, бешено вращая узкими бёдрами. Впрочем, для двух опытных мужчин ширина бёдер дешёвой танцовщицы не казалась особенно важной.
Тем более что для каждого из нас даже само понятие ширины или узости – сугубо индивидуальная штука.
– По-моему, она тебе намекает, Лёва-джан!
– С чего ты взял, что мне? Она явно на тебя нацелилась…
– Вай мэ, мой недогадливый друг, – покровительственно улыбнулся Ходжа. – Если бы ты знал тайный язык восточного танца, то легко прочёл бы в движениях её бёдер примерно
