перебивая друг друга, ожесточенно споря.
О чем мы говорили? Да обо всем на свете — о жизни, об искусстве, о книгах, которые он прочел, и о книгах, которые прочла я.
Конечно, вспомнить наши разговоры, споры, даже ссоры невозможно.
Я так и не поняла, какие требования предъявляло американское общество к художникам. Не поняла, как пробивались к известности К&М. Словом, ничего не поняла.
Надо признать, что у Алика до отъезда, в отличие от многих других художников, все же хватало ума сообразить — в Америке его и Виталика ждут трудные времена. Он часто говорил: «Здесь мы что-то собой представляем, а стоит нам оказаться там, и мы будем никому не нужны». К счастью, его опасения не оправдались. Хотя, как он сказал мне тогда в Берлине, в одном Нью-Йорке 80 тысяч художников.
Споры наши тоже понятны. Сын у меня — левый. Ультралевый. А я — консерватор и конформист.
И все-таки какое это было счастье в процессе спора порычать на своего любимого ребенка. Впрочем, рычал, как всегда, больше он.
Наш обычный диалог, по-моему, изображен у Ильфа и Петрова. Не помню только где.
Я: Яйца кур не учат.
Алик: Если курица очень глупая, почему не поучить.
От Союза писателей ГДР, то есть от приглашавшей меня стороны, я, естественно, скрыла, что встретилась с сыном из Америки. Скрыла это и от некоторых своих знакомых в Восточной Германии. Не хотелось никого подводить. В ГДР нравы были еще более свирепые, чем в Советском Союзе при Брежневе — Андропове — Черненко.
Пять-шесть дней пролетели как сон. Новая страшная разлука надвигалась… Кто мог тогда подумать, что мы на пороге грандиозных перемен, что советскому строю скоро конец? И что можно будет встречаться с сыном не тайком, а легально?
Весной следующего года я уже поехала в Западную Германию (капстрану) в командировку. Потом Алик с Виталиком прилетели в Москву. А в 1989 году, аккурат когда рушили Берлинскую стену, мы с мужем сидели у Алика в его квартире в Нью-Джерси, на берегу Гудзона, и Виталик варил в большом котле гигантских лобстеров.
Но первое свидание все равно осталось первым свиданием.
Ну а теперь пора рассказать, к каким ухищрениям мы прибегли и какими незаконными методами пользовались.
Идея встречи была ясна. Даже примерный план. Исходные данные тоже… Алика не пустят в СССР, каким бы он ни стал знаменитым. В США не пустят нас с мужем. В любую капстрану тоже. Стало быть, надо встретиться в «социалистической» стране, или, как их тогда чаще называли, в «стране народной демократии». Но мужу и туда поехать не разрешат. А мне стоит попробовать через Инокомиссию Союза писателей.
Закона такого, чтобы мать не виделась с сыном, при «реальном социализме» не было. Но негласное установление, оно же негласное железное правило, имелось. Его следовало как-то обойти. Перехитрить власть.
И вот спустя год или полтора после отъезда Алика я подала заявление с просьбой послать меня в командировку в Румынию (там были анклавы, населенные немцами, а я занималась немецкой литературой). Румыния в тот год (для виду?) несколько отбилась от рук, дружила с Китаем, в пику СССР, и, по слухам, пускала к себе иностранцев без звука. На вопрос в анкете, где проживает сын, написала «в Нью-Йорке». И мне командировку дали, но в последний момент я испугалась за Алика и не попросила его приехать. У него еще не было пресловутой «грин-карт», американского «вида на жительство». А вдруг псих Чаушеску не выпустит сына обратно в Америку? Кроме того, я впала в эйфорию: раз дали командировку в Румынию, стало быть, для соцстран я — «выездная».
Не тут-то было! На следующий год меня завернули в родимом Краснопресненском райкоме, который к Союзу писателей особо не придирался (так говорили). Их бдительная «выездная комиссия» все же спросила, что означает «живет в Нью-Йорке»: работает в советском консульстве? В ООН? Или в каких-либо советских учреждениях? Пришлось сказать, что сын уехал из СССР.
Прошло десять лет, и в ГДР меня все же пустили. И не в первый раз.
Но тут возник другой вопрос: кто переправит моего ребенка из Западного Берлина, куда он может приехать в любой день, в Восточный, куда приеду я? Говоря конкретно: кто переведет его из одной части города в другую через охраняемую «дверку» в Берлинской стене?
Такой человек был послан нам судьбой. Он уже упоминался в этой зарисовке под именем Бенгт. И еще будет упоминаться. Фамилия его — фон цур Мюлен. Бенгт фон цур Мюлен, немец балтийского происхождения. Аристократ, о чем свидетельствуют его «фон» и «цур».
Ко времени нашего знакомства Бенгт владел небольшой кинофирмой под гордым названием «Хронос», делавшей короткометражные документальные ленты. Собственно, автором большинства фильмов была жена Бенгта, очаровательная Ирмгард.
Дела «Хроноса» были не блестящи, что не мешало Бенгту ездить только на «мерседесе», иметь два особняка в престижных районах Западного Берлина (в одном он жил с семьей, во втором помещался «Хронос») и летать по всему миру, останавливаясь в хороших гостиницах.
По характеру Бенгт был, по-моему, типичным плейбоем, и только жена и трое детей сделали из него бизнесмена.
Но как же мы познакомились, а потом подружились с Бенгтом, не выезжая из Москвы?
Дело в том, что мужа в Западной Германии знали. И не только как политолога. Его книга о генеральском заговоре 20 июля 1944 года против Гитлера была переведена в ГДР, а потом издана и в ФРГ. А далее: известный документалист из ГДР Карл Гасс — аналог нашего Романа Кармена — сделал по этой книге картину «Революция по телефону», которую смотрели в обеих Германиях. Словом, фамилия мужа, особенно в кругах, связанных с антифашистским Сопротивлением Германии, — в кругах немецких аристократов и военных — была хорошо известна. Вернее, не фамилия, а псевдоним: Д. Мельников.
Поэтому Бенгт, прилетев в Москву, сразу попросил отыскать Д. Мельникова. А приехал он в Москву как гость Киностудии имени Горького. В Бенгте был заинтересован Лев Кулиджанов, тогдашний председатель Союза кинематографистов. Кулиджанов задумал фильм «XX век». Ни больше ни меньше. Грандиозные замыслы со времен Горького часто посещали головы наших книгоиздателей, режиссеров и т. д.
Интерес Кулиджанова к Бенгту был обусловлен тем, что немец собрал уникальную фильмотеку. У него, в частности, была хроника догитлеровских, гитлеровских и послегитлеровских времен. В том числе и редкие записи. К примеру, записи заседаний так называемого «Народного трибунала» под председательством Фрейслера, который отправил на виселицу героев 20 июля 1944 года. Записи, делавшиеся специально для Гитлера. И
