следует расслабиться. Там вообще всё имеет реверсивный характер, поэтому я в тюрьме не пью, не курю, не употребляю наркотиков, не играю в карты и не шпилю петухов. Я просто сижу ровно на табурете и жду окончания срока.
— И это правильно, — подытожил Анохин и красивым жестом открыл папочку.
— Это всё лирика, — заметил он. — Вернёмся к нашим баранам.
— Давайте… Насколько я помню, их там было двое, и ещё одна… овца… которая всю эту кашу заварила.
Подполковник артистично распахнул свои выразительные глаза и воскликнул радостным баритоном:
— Ну вот и память прорезалась! Слава Богу! Это значительно ускорит процедуру дознания… Я уж подумал, что ты решил собрать рогом половики — поиграть в несознанку.
— А зачем? Я же хочу выйти под расписку… На кой чёрт мне сдался этот следственный изолятор! Так что будем сотрудничать, Анатолий Сергеевич. Задавайте вопросы.
— Эх, люблю адекватных людей! — обрадовался он. — У следователя всё подпишешь и можешь хоть сегодня идти домой. Я не против… Не собираюсь задерживать приличного человека в этих стенах… Но… — Он сделал многозначительную паузу. — … есть один человек, который тоже хотел бы поговорить с тобой на эту тему, и тогда, возможно, вся эта канитель с судопроизводством не понадобится… Если, конечно, вы достигните мирового соглашения на определённых условиях. Понимаешь?
— Modus vivendi? — спросил я со снисходительной улыбкой.
— Что?
— Бабло решает всё, — перевёл я с латыни на русский.
— Ну-у-у, меня это не касается, — тихонько молвил он, откидываясь на спинку кресла с удовлетворённым видом. — Это уж как вы договоритесь.
— Николай! — гаркнул Анохин громовым басом, и в дверях тут же появился щуплый сержантик. — Отведи в пятую. Наручники можешь не одевать. — Подполковник показал мне целую обойму золотых зубов и прищурился как мартовский кот. — Человек адекватный, здравомыслящий… Наш человек. — Честно говоря, эта характеристика мне не очень понравилась.
Меня привели в комнату для дознания, в которой стоял письменный стол и стулья на металлических ножках, прикрученных к полу. Охранник оставил меня наедине со своими мыслями, прикрыв за собой металлическую дверь и щёлкнув затвором. Я огляделся по сторонам: серая штукатурка, обшарпанный деревянный пол, электрическая лампочка, свисающая на шнуре с потолка; пыльное зарешёченное окно, почти не пропускающее свет, за мутными стёклами которого колыхалась унылая осень, — она добавляла тревогу в моё и без того растревоженное сердце.
«Что со мной будет дальше? — думал я. — Опять тюрьма, или попросят бабки? Сколько? Где брать? И вполне возможно, что разговоры насчёт примирения — это всего лишь хитрый способ размотать меня на явку с повинной? От ментов можно ожидать любого подвоха, и, как всегда, мама будет горько плакать».
Вдруг резко щёлкнул затвор — сердце всколыхнулось от неожиданности, и на пороге появился старший оперуполномоченный уголовного розыска капитан Карпухин. Он снял плащ и повесил его на вешалку, приколоченную к стене. На соседний крючок он закинул кепку и прошёл к столу, не обращая на меня никакого внимания. Во всём его обличии царила чрезвычайная деловитость, свойственная лишь бюрократам и чиновникам всех мастей, — этот образ дополнял серый костюм из дешёвого габардина, а на голове светилась зарождающаяся лысина. Он небрежно бросил деловую папку на стол, медленно опустился на табурет, включил настольную лампу и только после этого поднял на меня свои выпуклые, близко поставленные, рачьи глазёнки.
— Ну что, п-поговорим без п-протокола? — спросил он после некоторой паузы.
— Давайте поговорим, — ответил я, — без протокола, без галстуков, без свидетелей…
Он чуть приподнял уголки губ и глаза его заметно потеплели, что являлось, по всей видимости, проявлением катарсиса и глубокого удовлетворения.
— Для начала мне хотелось бы узнать, что мне инкриминируют, — сказал я. — То есть… Что у Вас — в этой волшебной папке?
Он часто заморгал и произнёс с некоторым волнением:
— В этой п-папке, м-молодой человек, доказательства Вашей вины… Вот, н-например, п-показания гражданки Кондрашовой Ольги Владимировны…
— Я так полагаю, это девочка, с которой всё началась… Ну правильно — Лёля. И что она утверждает?
— Что Вы п-приставали к ней на остановке, п-предлагали заняться любовью, но когда она отказала Вам… — Он перестал моргать и без запинок начал читать показания свидетельницы Кондрашовой, которые не имели ничего общего с реальностью; особенно я посмеялся, когда появились два благородных рыцаря Сергей Юдин и Александр Карпухин, проходившие в тот момент сверхсрочную службу в отряде специального назначения «Витязь»…
— Стоп, — прервал я. — Александр Карпухин… Саша… Это Ваш родственник или однофамилец?
— Это мой сын, — чуть слышно ответил опер.
— Вот это совпадение! — воскликнул я и даже заёрзал на стуле. — Это ж надо было так вляпаться! Одна сучка нашептала, а другая — отыграла как по нотам! Твою же мать! Да на хуя мне это всё надо?! Всю жизнь за кого-то впрягаюсь, а всем плевать, и правильно делают… Дон Кихот, блядь, Ламанчский! В следующий раз пускай насилуют, грабят, на куски режут — мимо пройду, на цыпочках… Срал я на всех с Петро-Павловской колокольни!
В продолжении всей этой импровизации капитан Карпухин смотрел на меня безучастным взглядом — человека, видавшего ещё не такие перевоплощения и эксцентрики.
— Ну что смотришь, гражданин начальник?! — резко спросил я. — Ты хоть понимаешь, что это всё фуфло полное?
— Эдуард, я всего лишь опираюсь на п-показания п-потерпевших и с-свидетеля… Меня не было в тот м-м-момент на месте п-происшествия, — ответил Карпухин, часто моргая своими круглыми глазёнками. — Есть заключения медиков… У старшего с-сержанта Карпухина зафиксирован д-двойной п-перелом нижней челюсти и сотрясение г-головного мозга с-средней тяжести. У сержанта Юдина — т-трещина височной кости, п-перелом лицевой части гайморовой п-пазухи и с-с-сотрясение тяжёлой с-степени. Из п-показаний Кондрашовой с-следует, что Вы п-первый ударили Карпухина, когда он этого не ожидал, а п-потом избили Юдина… Или можете что-то с-сказать в своё оправдание?
— Полуправда — это ложь. Выхватываете заключения медиков и показания свидетелей из контекста, а Вы попробуйте увидеть картину в целом, и тогда поймёте, что у меня не было другого выхода.
— Ты п-первый ударил? — спросил Карпухин, глядя на меня пристальным взглядом (он даже перестал моргать), и вдруг я почувствовал, как за его внешним спокойствием разгорается лютая ненависть: она всколыхнулась огненными бликами в его серых радужках и окатила щёки
