наивный человек, и пригрел на шее змею.
Ты не лучше Джульетты. Ты ушла, как Арин. Ты хуже предательницы. Ты никто! Не имеешь права жить в моей черной душе и вызывать такие чувства, чтобы я играл эту тупорылую заунывную мелодию из ночи в ночь, думая только о тебе.
Чертова предательница. Исчезни. Исчезни!
С каждой нотой из меня выплескивается ненависть. Пальцы двигаются на автомате, глаза бегают по черно-белым клавишам.
Почему меня никто не слышит?
Почему?!
Почему все оглохли?!
Почему никто не слышит моей боли?!
ПОЧЕМУ?! ПОЧЕМУ?!
Почему ТЫ не слышала крика помощи?!
Почему ТЫ ушла?!
Почему?!
Почему никто не видел, как мне одиноко столько лет?!
Почему?!
Ненавижу.
Твоя любовь не больше, чем пустой звук.
Ненавижу тебя.
Умри в этой комнате, заполненной загробной мелодией. Это реквием твоей фальшивой любви, Ливия. Каждая нота для тебя, лживая тварь.
Такая же пустышка, как Арин.
Ненавижу. Убирайся. Сдохни под звуки лунной сонаты.
***
В то лето я загремел снова в больницу во второй раз с теми же симптомами — сердечная недостаточность. Мне навесили еще какие-то ярлыки с выплывающими болячками почек и печени. «Напугали» заражением ВИЧ и гепатитом из-за внутривенного употребления кокаина. Только я уже второй раз посылаю смерть нахер и говорю, что мне рано подыхать.
В этот раз в мою палату заходили только медсестры и нарколог. Я пролежал чуть больше недели, даже не заботясь о том, что напишут или скажут. Новость о том, что группа распадается из-за наркозависимости одного из членов, разлетелась довольно быстро. Писали о сменном ритм-гитаристе, как публика негативно среагировала, разделившись на несколько лагерей: кто по-прежнему слушал «Потерянное поколение», неважно, в каком составе; кто ненавидел Эванса за его решение; кто ненавидел меня и проклинал за распад группы. Ничего нового. Они умеют только наслаждаться чужим грязным бельем, обсасывая тему вдоль и поперек.
Я молча слушаю ересь очередного лекаря и соглашаюсь на реабилитацию в Швейцарии лишь для одного — развлечения. Я не болен, это с ними что-то не так.
Самое тупое решение в жизни.
Частная клиника находилась в уединенном месте лесистой местности. Трехэтажное белоснежное здание, окруженное парками и природой. Свежий еловый воздух и приятная окружающая обстановка. Захотелось сразу же развернуться и свалить куда подальше, но остановил ее голос: «Что ты любишь?».
Я здесь ради развлечения, а не ради выздоровления и реабилитации. Я не болен.
Меня приветствует главный врач и специалист — Ян Андерссон. Невысокий седовласый мужчина с очень цепким взглядом карих глаз. Буквально ощущаю, как меня сканирует рентген, и мысленно морщусь. Одет он в кремовый свитер и темные брюки, но внешний вид безобидного докторишки обманчив: в нем имеется стержень, огромный опыт и знания. Андерссон имеет более тридцати лет стажа, кучу положительных отзывов от коллег в этой сфере, докторские диссертации, книги и множество других титулов. Даже его сдержанный, но мягкий голос уже лечит с первых минут.
Он говорит о полной конфиденциальности и непростых людях, которые уже прошли реабилитацию в их клинике, намекая на бизнесменов, людей из шоу-бизнеса и других влиятельных личностей. Я молча соглашаюсь, отвечая скупо и коротко. Андерссон задает самые важные вопросы: как долго употребляю кокаин, и какие еще наркотики, помимо кокса принимаю. Он что-то помечает в планшете и сразу же назначает период реабилитации — три месяца. Три месяца в психушке? Да я не уверен, что недельку тут переживу.
Лечение начинается в тот же день, и больше двух недель я прохожу все круги Ада. Этот период называется синдром отмены или ломка. Мой организм сгорает и молит о наркотике каждую гребаную секунду. Возникают спазмы, острые, почти невозможные боли в желудке и голове — чистка превращается в трэш. Две недели выпадают из жизни, потому что я нахожусь постоянно под транквилизаторами или обезболивающими. После этого я снова ощущаю ужасную пустоту и потребность в наркотике. Не могу думать ни о чем другом, кроме кокаина и дозы. В полубессознательном состоянии я провожу месяц. Я зову ее в кошмарах, но она не слышит.
В полубреду выбираюсь из райского леса и в прямом смысле удираю, возвращаясь в Лос-Анджелес. Узнаю из новостей, что у Сина и Джи в сентябре родился ребенок, хренея от шока. Мои глаза вываливаются из орбит не только от внутренней химчистки, но и от шокирующего известия. Син и Джи стали родителями, а я даже не знал о ее беременности. Потребность в дозе побеждает потребность поздравить друзей — друзей? — с важным событием.
Почти две недели я тусуюсь с Рори и компанией бездушных тел, узнавая из той же прессы, что группа «Потерянное поколение» на время приостановила деятельность и взяла перерыв. Конференцию Син с Шемом и Райтом провели в августе. В основном говорил Эванс, отвечая на малоприятные вопросы от журналистов.
— Группа приостанавливает деятельность из-за зависимости Оззи или вы испытываете трудности с написанием нового альбома?
— Нам нужен перерыв, чтобы разобраться с внутренними проблемами, — как робот отвечает Эванс.
— Вы сейчас поддерживаете связь с Оззи?
— Нет, — коротко отбивает очередной удар друг. Почему-то в этот момент я ощущаю тоску по былому. Сентиментальный бред.
— Вы знаете, где он сейчас находится?
— Нет.
— Оззи лежит в реабилитационной клинике или отказался от лечения кокаиновой зависимости?
— Спросите у него.
— Почему ваша супруга Джинет Эванс не появляется на публике? Ходят слухи, что она беременна.
— Без комментариев.
— Значит, это правда? Вы ждете первенца? На каком она сроке? Кого ожидаете: мальчика или девочку?
— Спасибо за вопросы, как только ситуация в группе прояснится, мы сразу же сообщим фанатам.
Видео обрывается. Пару минут тупо таращусь в потухший экран. Я действительно их подвел и стал главной причиной распада. Простая истина ужасает. Хватаюсь за голову, испуганно сжимаясь. Син в подавленном состоянии из-за меня; группа не может порадовать новыми песнями поклонников из-за меня; приостанавливает деятельность не только из-за беременности Джи, в большей степени из-за меня. Мы четверо с детства тусовались вместе и пережили на своем пути разные трудности.«Потерянное поколение» никогда не сможет выступить на большой сцене из-за меня. Прихожу к такому умозаключению, валяясь на полу в пустой комнате на втором этаже в своем одиноком замке. Здесь больше нет рояля, в порыве очередной ярости я разбил его, как когда-то мой отец избавился от болезненного прошлого, напоминающего про Арин.
Больше никаких лунных сонат. Никакой классики.
Борюсь с диким желанием позвонить Сину или Джи, вспоминая, что разбил несколько телефонов, а их номера не сохранились. Ехать в Малибу даже нет смысла: я не знаю, там ли
