— Лена, ты себя добьешь, — сказал Дима, застав Алену ванной в слезах.
Стас прилетал всего на четыре дня. Они подали документы на оба паспорта. Все пять ночей он провел в отеле, приходя в гости лишь днем.
— Дима, я понимаю, что у тебя свое мнение о России, но я обещаю, что со Степой там ничего не случится. Я не знаю, как мне тебя еще заверить в безопасности твоего сына?
— Никак, — ответил спокойно Думов. — Россия и безопасность две вещи несовместимые. Я встречу здесь Лену в любое время, но я не повезу сына в Питер. Это идиотизм тащить малыша на две недели через океан.
— Дима…
— Нет, — отрезал Думов, не дав Русскову договорить. — Я не оставлю там сына с Леной даже на один день. Ничего не поменялось. Лена осталась в моем доме с твоей дочерью только ради нашего сына.
— Так и это ради Степы…
— Нет, — перебил Дима. — Чем меньше мамы, тем Степке лучше. Неужели непонятно? Он маленький: ок не может расставаться и снова встречаться. Да это и взрослым нелегко. Ладно, мне надо работать.
Дима ретировался в кабинет и на кухню вышла Алена.
— Стас, — проговорила она тихо. — Не дави на него. Он назло тебе не приедет, а так еще есть шанс.
— Хорошо. Как скажешь. Ты его лучше знаешь. Мне просто хочется помочь…
Помочь ей было нельзя. Она запретила Стасу приезжать в апреле. Взяла себе полтора месяца в относительном покое. Дима не заговаривал про ее отъезд вообще. Она на автопилоте отправила несколько коробок с детскими вещами и игрушками в Питер будто совсем и не для Лады. Будто ей не нужно было оставить этот дом идеально чистым от себя и дочери. В последний день она отвезла в церковь лишние вещи. С ней летел один чемодан, сменка для ребенка в ручной клади. Автокресло и коляска. Коляска нужна была уже только сидячая. Люльку она отнесла на помойку.
— Лена, Лена, Лена, хватит… — говорил Дима, держащий на руках Ладу, пока Алена прижимала к груди сына. — Ты делаешь ему больно. Не видишь, что ли?
Она не видела. Ничего не видела из-за слез. Дима не хотел брать сына в аэропорт, но Алена убедила его поехать.
— Перед смертью не надышишься, — бросил он, а она пыталась.
Проспала всю ночь на ковре в детской, держа за руку спящего сына.
— Мама скоро приедет, — сказал Дима громко, точно действительно боялся, что Елена Русскова оглохла от своих слез. — У мамы в Питере дела. Надо показать сестренку дяде Стасу. А потом мама приедет.
Стефан не плакал. А чего ему было плакать? Он не понимал, что делают взрослые. Он целый год не провожал маму на самолет, но вспомнил, как встречал ее с папой с самолета. Мама улетала и возвращалась. Всегда возвращалась. Разве может мама не вернуться сейчас?
— Пока, — бросил Дима небрежно, когда Алена пристегнула к себе Ладу в эрго-рюкзачок и вцепилась в коляску. — Легкой дороги! Позвони, как долетишь. Если что понадобится, я пришлю. Давай!
Он подхватил на руки сына, хоть тот и был уже большим, и быстро пошел прочь. На парковке его ждала Хонда-Пилот, которую он купил жене, чтобы она с сыном была в безопасности. Теперь в безопасности будут только они вдвоем.
— Ну что, мужик, прорвемся? — обернулся он к сыну.
— Да, прорвемся, — ответил Стефан звонко без звуков «Эр», хотя и не понял, про что спрашивает его папа.
эпилог
— Mom, you just don’t understand!
Алена попыталась не улыбнуться в камеру айфона, но не получилось. Она собиралась отчитать Стефана после разговора с Димой, а получилось только любование. Он сменил прическу — поставил себе длинную челку лаком и выглядел… Выглядел так, что хотелось улыбаться.
— Ты тоже не понимаешь нас с папой, — говорила она медленно, хотя и знала, что сын прекрасно понимает русский, просто ленится на нем отвечать. — Ты можешь дружить с кем угодно, но школьные проекты надо делать с теми, кто учится. И если твои одноклассники предпочли пойти играть в баскетбол, то так и надо написать учителю. Проект, сделанный двумя людьми — это проект сделанный двумя, а не пятью. Он никогда не будет должного уровня. Ты боишься сказать правду, боишься?
— Нет. Но так нельзя. Это называется ябедничество.
— Это называется честностью. Учитель не дурак. Он видит, кто работает, а кто нет. Сейчас открывай свой хромбук и мы вместе напишем письмо твоему учителю. Я тебе его продиктую.
— Мам, твой английский полный отстой.
— Спасибо, Стефан.
— Ты сама сказала говорить правду. Что писать?
Через десять минут Алена со вздохом отложила телефон и взглянула на Стаса, который смотрел мимо ее лица на четыре расстегнутых пуговицы офисной блузки.
— Что?
— Таким тоном не говорят со взрослыми мальчиками.
— Ну в чем дело? — спросила она мягче.
— Я уже давно взрослый, даже старый, дяденька. Я про твоего сына. Не командуй. Это его жизнь. Его ошибки. На чужих ошибках люди не учатся.
Алена выдохнула еще шумнее и прижала закрытый ноутбук локтями, подавшись через стол к мужу:
— Ему пятнадцать! Какой взрослый? И там — это не здесь. Там любая оценка считается. Понятно? И ты обещал не лезть в воспитание Диминого сына. Забыл?
Стас по-прежнему смотрел в вырез ее блузки.
— В чем дело? — не выдержала Алена и принялась застегивать ворот.
— Теща не возьмет детей на выходные?
— А у нас будут выходные?
— Как только теща возьмет детей. Свекрови я их не отдам. Там вечно говорят, какой папа плохой…
— А у тещи, какая плохая мама. Стас, ты знаешь, как злится твоя мать, когда дети едут к моей? Знаешь?
Он улыбался.
— Это нормально. Они перманентно на нас злятся. Так дети куда-нибудь поедут в субботу? Я их отвезу куда угодно.
— В лес? На съедение волкам?
— Мне нужно в эту субботу, чтобы их не было дома.
— Станислав Витальевич, скажите уже то, что вы не договариваете…
— Знаете, Елена Борисовна, у вас, матери троих детей, память по-прежнему девичья.
Он достал из кармана расстегнутого пиджака небольшую коробочку и положил на стол.
— Что? — Алена непроизвольно сделала серьезное лицо. — Завтра не день свадьбы, не день рождения, не… — Она закусила губу, чтобы сдержать улыбку, но та ей не подчинилась. — Стас, ты свинья, ты знаешь об этом? Я убью тебя, если там то, о чем я думаю…
Лицо Стаса сияло. Алена судорожно пыталась снять с коробочки ленту. Кто-то дарит кольца, кто-то серьги, кто-то броши из драгоценных металлов и с драгоценными камнями. А кто-то заколки из кожзаменителя, которые ломаются даже на тонком хвосте.
— Лена — это та дата, которую я не забуду. И нынче она круглая. Вот уже двадцать лет, как я тебя люблю. Я понял это только тогда, когда нашел ту дурацкую заколку.
