Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 105
В любом случае, по мнению Бартошевского, именно эти коллеги спасли родителей Лема из гетто с использованием дрожек, а самому Станиславу достали фальшивые документы. В книгах Береся и Фиалковского эти документы появляются неизвестно откуда. Однако, поскольку с самого начала известно, что изготовление фальшивых христианских метрик и арийских удостоверений личности было побочной деятельностью фирмы Rohstofferfassung, там в первую очередь я искал бы их источник. По фальшивым документам Станислав Лем был армянином Яном Донабидовичем. В довоенном Львове ещё со Средневековья жила значительная армянская диаспора. В период Второй Речи Посполитой она была сильно полонизирована, так же как и еврейская диаспора. Но в какой конкретно момент Лем стал Донабидовичем? И как надолго? Тут уже начинаются загадки. По мнению Бартошевского, у Лема всё время были «сильные бумаги» благодаря его знакомым из АК и на основании этих документов он работал до самого конца оккупации, поддерживая родителей. Мне кажется, это малоправдоподобно, потому что прежде всего работа в Rohstofferfassung предоставляла «сильные бумаги» также и евреям (до поры до времени). Если бы Станислав Лем числился в Rohstofferfassung как армянин с фальшивым именем, то подвергся бы смертельной опасности: какой-то довоенный знакомый его или его родителей мог бы непроизвольно назвать его «Сташеком». Поскольку на эту работу ему помог устроиться «знакомый отца», а к тому же работали там «в основном евреи», риск такой встречи был очень высоким. Впрочем, известно, что в Rohstofferfassung работала, по крайней мере, ещё одна особа, связанная с родом Лемов (но настолько далёкая, что не появляется в воспоминаниях Станислава Лема, может быть, они никогда так и не познакомились). Это рождённая в 1926 году София Кимельман, дочь Ванды Лем и Макса Кимельмана[75]. В Rohstofferfassung она работала под настоящей фамилией. Лишь в августе 1942 года сделала себе фальшивые документы на имя Софии Новак. Потому мне кажется маловероятным, чтобы Станислав Лем стал Яном Донабидовичем с самого начала оккупации.
Более правдоподобной мне кажется та хронология, которую мы видим у Фиалковского. «Это [работа в Rohstofferfassung] было в сорок первом и сорок втором годах, а в сорок третьем я вынужден был смотать удочки». Конкретной даты «сматывания удочек» Лем не даёт, но можно догадаться, что это связано с одним драматическим инцидентом – он прятал на территории фирмы коллегу по гимназии по фамилии или по кличке Тиктин, который дезертировал из еврейской службы порядка.
«Это было утром, когда я вышел во двор перед гаражом. Там почти всё время ходил какой-нибудь немецкий постовой. Этот мой знакомый, наверное, заметил меня раньше, и мы немедленно оказались внутри гаража. Он был в гражданской одежде, в офицерских сапогах, с непокрытой головой. Оказалось, что он сбежал. С ним случилась очень странная история: он должен был бежать из страны со знакомыми, им обещали помочь венгерские солдаты, но, когда они пришли в условленное место, попали в засаду, потому что венгры пришли с каким-то вооружённым евреем, который был доверенным гестапо или полицейским. И сразу же начали стрелять. Тогда он и сбежал. Как он попал ко мне, понятия не имею».
Что до этого, то у меня нет уверенности, но создаётся впечатление, что речь идёт о задокументированном историческом событии: неудавшемся бунте еврейских полицейских 12 февраля 1943 года. В конце января немцы ликвидировали гетто и перенесли его остатки в Judenlager, временный концлагерь для последних нескольких тысяч евреев, ликвидация которых по разным причинам была отложена. Лагерь был под непосредственным немецким надзором, гражданская еврейская администрация была уже не нужна. Поэтому юденрат распустили, то есть перебили, убив также его последнего президента доктора Эдварда Эберзона.
Но в живых остался начальник еврейской полиции охраны Барух Ройзен и его правая рука – двадцатисемилетний Макс Голигер-Шапиро (в другом написании Гулигер), бывший спортсмен, имевший среди гестаповцев собутыльников. Скорее всего, потому он и прожил так долго. В гетто его фамилию произносили со страхом и ненавистью. Голигер старался добиться благосклонности немцев, проявляя исключительную жестокость к своим соотечественникам.
Вместе с ним дожило до этого момента около двухсот еврейских полицейских, которые прекрасно понимали, что их дни сочтены. Голигер придумал план побега в Венгрию при содействии подкупленных немецких или венгерских офицеров (я встречал разные версии). Так или иначе, план не удался – заговорщики попали в западню, и немцы начали ликвидацию еврейских полицейских. Их казнили публично для устрашения около семи тысяч евреев, которым ещё позволено было жить.
«Тиктин прятался в Rohstofferfassung несколько дней. Это был идиотский план, гараж вообще не закрывался, достаточно было подняться наверх с фонариком (там не было света), чтобы увидеть парня, скрывающегося в закоулке. Долго это продолжаться не могло. Наконец я ему сказал: «Ты не можешь сидеть здесь вечно». И через некоторое время он ушёл, а я сообразил, что, скорее всего, его поймают, будут допрашивать, немцы будут выспрашивать, где он скрывался. Он скажет, что у меня. Когда я это сообразил, мне стало горячо… поэтому я перебрался к одной старушке, у которой жил до тех пор, пока мне не сделали документы на имя Яна Донабидовича».
Так Лем описывает это Бересю. Однако мы помним, что в этих интервью он постоянно умалчивает важное обстоятельство: своё происхождение. И поэтому как еврею ему грозила смерть от рук немцев независимо от того, выдал бы его Тиктин или нет. Я допускаю – но это уже только моя гипотеза, – что настоящий мотив побега из Rohstofferfassung был другим.
Даже если бы Станислав Лем в феврале 1943 года действительно не знал, что за последние полтора года немцы уничтожили девяносто процентов из ста двадцати тысяч евреев, живших во Львове, и не сделал из этого логический вывод, что вот-вот возьмутся и за тех живых, кого охраняют «сильные бумаги», то после инцидента с побегом Тиктина он наконец должен был всё понять. В конце концов, в гетто не было для еврея лучших документов, чем удостоверение еврейского полицейского. Если даже тех евреев из Ordnungsdienst ожидала неминуемая ликвидация, то самое время было прятаться.
Когда гетто превратилось в концлагерь, все оставшиеся в живых евреи оказались в изоляции. Им не выдавали пропусков, что позволяли более-менее свободно передвигаться по городу. Если они работали за пределами лагеря, то передвигались организованными колоннами под охраной и так же возвращались. Такую «колонну Rohstoff» в мае 1943 года описывает Янина Хешелес. Станислав Лем был бы в ней, если бы не убежал в последний момент. У него бы тогда остался месяц жизни, так же как и у других евреев из Rohstofferfassung.
Мне неизвестно, спас ли Лем жизнь своему коллеге из гимназии, спрятав его. Дальнейшая судьба Тиктина неизвестна. Но абсолютно точно ясно, что встреча с Тиктином спасла жизнь Станиславу Лему. Если бы он и дальше тянул с побегом, то было бы сложней изготовить ему фальшивые документы и добраться до безопасного убежища.
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 105
