«Уклад его жизни мне очень понравился. Жена, встретив мужа, упала ему в ноги… Смирение его жены меня удивляло. Когда я бываю права, я никому не сделаю уступки. И вот как-то жена Распутина в споре с мужем уступила ему, хотя было ясно – права она, а не он. На высказанное мной… удивление Распутина сказала: “Мужу и жене надо жить одним сердцем – где ты уступи, где тебе уступят”… Спали мы где придется, очень часто в одной комнате, но спали очень мало, слушая духовные беседы отца Григория, который как бы приучал нас к ночному бодрствованию. Утром, если я вставала рано, то молилась с отцом Григорием… Молитва с ним отрывала от земли… Дома проводили время в пении церковных псалмов и песнопений…»
«Да, он имел обыкновение целоваться при встречах и даже обнимать, но это только у людей дурных появляются дурные и грязные мысли… Совершенно справедливо также, что при одном из посещений села Покровского я мылась в бане с Распутиным и его семьею – женою и двумя дочерьми. При отсутствии дурных мыслей это никому из нас не казалось ни неприличным, ни странным… Что Распутин был действительно “старец”, убеждает меня и мое исцеление, и те предсказания, которые мне пришлось услышать и которые оправдались»4.
В письме к епископу Тобольскому Антонию (Каржавину) 14 июня 1907 года Ольга писала, что Распутин «научил ее любить во имя Христа», поститься, ходить в церковь и чаще молиться перед святыми мощами. Она утверждала, что Распутин чудесным образом исцелил жениха ее сестры, страдавшего серьезным нервным расстройством. Врачи не могли помочь ему, и он потерял последнюю надежду. Он не был верующим, но Распутин велел ему поцеловать просто золотой крест на своей обнаженной груди. Прямо на глазах Ольги больной неожиданно исцелился и принял Христа как своего спасителя5. Съехав от Медведей, Распутин поселился в квартире Лохтиных, в доме 13 по Греческому проспекту, где жил с 1907 до ноября 1908 года.
14 апреля 1906 года Распутин послал Николаю из Покровского поздравление с Пасхой: «Христос Воскресе! В том радость наша, что Он воскрес и ликует с нами»6. Тем летом он купил для себя и своей семьи дорогой новый дом за 1700 рублей на главной улице деревни7. Деньги он получил от своих петербургских последователей, возможно, и от Ольги Лохтиной. 25 июля Распутин уехал из Покровского в Петербург и через шесть дней во второй раз встретился с Николаем и Александрой. «Провели вечер в Сергиевке и видели Григория!» – записал в дневнике восторженный Николай8.
Среди тех, кто посещал дом Медведей в то время, был писатель и философ Василий Розанов с семьей. Розанов находил Романа довольно неинтересным (он напоминал ему лягушку), но его вторая жена, Варвара Бутягина, и старшие дети, в особенности падчерица, Александра Бутягина, прониклись мощной религиозной атмосферой дома и стали бывать там по несколько раз в неделю.
Александре в то время было двадцать три года, она была не замужем. В конце концов она ушла из дома и вступила в необычное сестричество, каким-то образом связанное с домом Медведей. Теперь родные видели ее только во время визитов в этот дом. Они начали замечать в ней странные изменения. Она вела себя иначе, словно умерла изнутри или превратилась в «сомнамбулу». Так продолжалось всю зиму, и никто не понимал, что произошло с любимой Александрой.
Розанов узнал, что в круг Медведей входил также архимандрит Феофан и сибирский паломник, о котором он никогда не слышал. Присутствие такого человека немного его успокоило, поскольку Феофан пользовался высочайшей репутацией. Во время одного из визитов к Медведям Розановы увидели, как из дома выходит необычная женщина – элегантная дама в дорогом костюме. Розанов решил проследить за ней и выяснить, что она делала у Медведей. Он не понимал, почему эти люди окружили себя атмосферой тайны, какие встречи проходят у них за закрытыми дверями. Дамой оказалась Ольга Лохтина. Розанов пришел к ней домой, и она рассказала ему свою историю. Она страдала ужасной болезнью, которую не могли излечить никакие доктора. Она много лет была прикована к постели. У Медведей же она обрела исцеление через религию. Страдания ее были так ужасны, что она чуть не помешалась, но молитвы и вера спасли ее жизнь.
Розанов не знал, что сказать. Если эта история была истинна, то отрицать воздействие на эту женщину религии, практикуемой в доме Медведей, было невозможно. Перед ним стояла красивая женщина. «Прелестное ее было в грации, в изяществе. Она вся очаровывала личностью, и очарование это лилось от ее искренности, теплоты, ясности ума».
Вскоре после этого Розанов вновь оказался у Медведей. За столом он увидел новое лицо, «не то мещанина, не то крестьянина». Пока Розанов пил чай и разговаривал с Медведями, незнакомец допил чай, не произнеся ни слова, положил стакан боком на блюдце, поблагодарил и ушел. Розанов запомнил его таким: «мужичонко, серее которого я не встречал». Только потом Розанов узнал, что это и был сибирский странник, которого все в доме Медведей так почитали.
Розанов начал интересоваться этим человеком, его невероятной духовной силой и тем воздействием, какое он оказывал на людей. Оказалось, что практически все говорят о «чудесах», сотворенных им в Петербурге. Но до Розанова доходили и другие слухи – что этот человек имеет привычку целовать и обнимать женщин и девушек. Он спросил об этом отца Медведя, но тот резко его оборвал. «Его поцелуи, – сказал он, – целомудренны и чисты». Вера Романа в Распутина была настолько сильна, что Розанову она показалась почти болезнью: «Малейшее сомнение в “полной чести” приводило его в ярость, в которой он забывался и начинал говорить грубости»9.
Хотя первые встречи Розанова с Распутиным и его последователями в доме Медведей были противоречивыми и непонятными (впрочем, впоследствии он утверждал, что был поражен Распутиным с самого начала), они не напугали его настолько, чтобы попытаться вернуть падчерицу домой силой – хотя ходили слухи о том, что Распутин ее преследует. Возможно, Розанову и показалось, что вокруг сибирского паломника сложилась некая секта, но он не стал ничего предпринимать. Однако слухи вокруг Александры не стихали. Они стали известны более широкому религиозному сообществу Петербурга10. Примерно через год, в ноябре 1907 года, Розанов получил письмо от Николая Дроздова, протоиерея церкви Святого Пантелеймона в Санкт-Петербурге:
«Я бы хотел привлечь как можно больше общественного внимания к самозваному пророку из Сибири, основываясь на печальном происшествии с вашей беглянкой. Отправляю вам черновик моего текста с просьбой добавить к нему детали, которые я мог упустить, и убрать то, что может повредить этому делу. Возможно, мне не следовало называть паломника по имени, что я уже сделал, чтобы он не поднимал никакого шума касательно камней, брошенных в него. Мы мало знаем о нем. От Медведя и Тернавцева[8] мы слышим только одно – что он “святой”. Мы почти ничего не знаем о его словах и поступках; в этом деле с вашей дочерью он может спрятаться за спиной Медведя. Мы должны быть осторожны. Внеся исправления, верните черновик мне, и я опубликую его в “Колоколе” или светской прессе».
