— А кто это — Ушу? — спросила Иохабед.
— Ну с кем она должна была на днях венчаться!
Из груди Иохабед вырвался истошный крик. Сидящие рядом женщины подхватили его. Тинати плакала навзрыд.
Иохабед кричала дурным голосом, можно было подумать, ее преследует бешеная собака.
Но крики и причитания вдруг смолкли, во дворе воцарилась тишина. Сквозь слезы Тинати увидела раби Абрама, входящего в калитку. Он не спеша приближался к Иохабед. Раби был рослым мужчиной средних лет. Белая борода покрывала всю грудь. Он остановился перед Иохабед, обвел взглядом женщин, сидевших подле нее.
— Душа человеческая, — начал он, не сводя глаз с Иохабед, — принадлежит Создателю, и сам человек принадлежит Создателю. И пока душа пребывает в теле, ни у кого нет права объявлять человека умершим. Дочь Занкана пошла по ложному пути, прервала связь с Богом, но вы не вправе выносить ей приговор.
— Она собиралась замуж, венчаться задумала! — криком прервала хахама Иохабед.
Раби не привык, чтобы его прерывали. Он не спешил с ответом. Бросив долгий взгляд на Иохабед, он наконец произнес:
— Пока жив человек, мы должны признавать не только факт его существования, но и право на ошибку. Предоставьте ей самой думать — дайте ей оценить свой шаг. Почему вы лишаете ее права быть человеком и самой позаботиться о себе? — Хахам Абрам говорил спокойно, внушительно. — Да простит вам Создатель оплакивание живой души. — Хахам повернулся и неспешным шагом направился к калитке. Михи следовал за ним.
Женщины стояли, опустив голову, избегали смотреть друг на друга.
Злость комом подкатила к горлу Тинати. Вскочив, она бегом пересекла двор. Уход Тинати облегчил задачу остальным. Они последовали ее примеру, наконец осмелились сделать то, что хотели сделать. Рыжая и косая устремилась следом за Тинати и, догнав ее у калитки, первой выскочила на улицу. За ней — Эсти, за Эсти — толстуха с потухшим взглядом, а за ней — еще кто-то и еще. Вскоре у калитки собралась толпа желающих выйти со двора. Они покидали усадьбу Иохабед, опустив голову. А Иохабед в душе грозилась: «Ну погоди, хахам Абрам, погоди ты у меня, посмотрим, что ты получишь теперь от Занкана!»
Бачева стояла у окна, наблюдая за бегством людей, пришедших на ее «похороны».
Бено Какитела казался очень довольным.
В праздничные для евреев дни во всех комнатах дома Бено Какителы ярко горели свечи. Ну и что?! Весь город только и говорил что о Занкане — возносили его за скромность, доброту, богатство и замечательную семью.
— Почему бы ему не быть добрым?! — не скрывал своего неудовольствия Бено Какитела. — Почему бы ему не делиться добром с другими?! Его предки утопали в злате-серебре…
Вечером, когда народ собрался в синагоге на послеполуденную молитву, он, чуть ли не прослезившись, обронил:
— Бедняга, Занкан! Надо же, как опозорила его дочь!
Он делал все, чтобы в сознании верующих укрепилась мысль, что отныне Занкан Зорабабели опозоренный, конченый человек, но все в молельне избегали обсуждать поступок Бачевы. Будто им рты повязали, никого ему не удалось втянуть в разговор.
Молчание верующих, разумеется, омрачало радость Бено Какителы, но ясно было и то, что оно не могло умалить его торжества по поводу случившегося.
Княжич
Лицо хозяйки дома расплылось в улыбке. Раскрыв руки, она радостно устремилась ему навстречу.
— Занкан, наш дорогой и любимый Занкан! Ты совсем забыл нас! Сколько времени уж не виделись!
Занкан склонил голову перед княгиней.
— Бесконечно рад видеть вас! Прекрасно выглядите.
— Действительно? — Глаза ее лучились. — И ты, ты тоже держишься молодцом, смотри, ни одного седого волоса!
— Разве вы не видели черноволосых старцев? Вот он — я — перед вами!
— Старцев? Это ты-то старец?!
— Как поживает княжич? — осведомился Занкан — ему не терпелось увидеть Юрия, поэтому он и перевел разговор на молодого князя.
— Княжич?! — после небольшой заминки переспросила хозяйка. — Прекрасно, прекрасно!
— Кто это там? — раздался из соседнего покоя низкий голос.
— Выйди и увидишь. Дорогой гость пожаловал! — отвечала Екатерина Ивановна сыну, и в голосе матери Занкану почудилось тайное неудовольствие. Занкан насторожился.
В зал вошел княжич — высокий стройный молодой человек со светлыми волосами и мутным взглядом, бледный то ли от недосыпания, то ли от какого-то другого недуга. Он шел, пошатываясь, создавалось впечатление, что ноги не слушаются его.
— Кто это? — спросил княжич, он был похож на человека, которого только что разбудили.
— Неужели не узнаешь? — с улыбкой спросила мать. Екатерину Ивановну улыбка очень красила.
Занкан внимательно смотрел на Юрия. Тот опустился на стул и, глядя на Занкана равнодушным взглядом, устало спросил:
— Кто ты?
Почувствовав некоторое смущение, Занкан беспомощно посмотрел по сторонам.
— Если бы ты больше уважал себя, то непременно вспомнил, — на сей раз упрек в словах матери звучал более откровенно, — но в настоящий момент твое сознание… дремлет, несколько ослаблено…
— Не надо об этом, дорогая матушка, я в порядке, в абсолютном порядке! — произнося это, княжич не отрывал глаз от Занкана. Неожиданно лицо его озарилось улыбкой. — Вспомнил! Вы как-то подарили мне византийский халат!
— Верно!
— Года три назад!
— У вас прекрасная память!
— Вот видишь! — Юрий повернулся к матери. — А ты там о каком-то дремлющем сознании, — и обращаясь вновь к Занкану, — а я вас ждал.
— Ждали?
Княжич как будто смешался.
— Ну да, мы скучали по вам.
Занкан надолго задержался в доме Боголюбских. Они беседовали, вспоминали минувшие дни. Княгиня с грустью говорила о прошлом, то и дело спрашивая Занкана, помнит ли он, как ослепительно хороша она была. А Юрий Боголюбский все время улыбался Занкану и уверял его в своей дружбе и преданности.
Вечером, выйдя из дома Боголюбских, Занкан подозвал к себе Эуду.
— Останешься здесь, — велел он ему. — Последишь за княжичем. Куда бы он ни пошел, следуй за ним. Постарайся вызнать, что он предпримет.
На следующее утро Эуда доложил Занкану:
— После вашего ухода очень скоро княжич вышел из дому, сел на коня, а я, вы ведь видели, как двигается кошка, так вот я кошкой последовал за ним. Далеко он не ушел, остановился возле дома с высокой оградой. Вошел. Я метнулся туда, метнулся сюда, порасспросил, кто тут живет, оказалось, какой-то тутошний князь. Когда совсем стемнело и уже ни зги не было видно, я кошкой перебрался через забор. Сколько ни кружил вокруг дома, так и не смог выяснить, что они там делали. Сердцем чуял, неладные дела там творятся, иначе почему все законопачено? Это же тюрьма, батоно, настоящая тюрьма! Вернулся назад и стал дожидаться княжича на улице. Он появился, шел как-то странно, как если бы едва держался на ногах. Похоже, вино ударило ему в голову, что-то выкрикивал, но что — никак не разобрать, — языком еле ворочал. Слуга с трудом усадил его на коня, сам пристроился сзади, чтобы хозяин не упал. Коняга-то у него двужильный, никуда не сворачивали, прямо к дому подъехали.
