— Сколько же здесь трудов… — произнес король, старательно выдерживая мягкий тон. — Стоит рассказать о них городским мудрецам.
— Почему ты решил, что им будет интересно? — угрюмо отозвался Пертурабо. — Им хорошо с их замшелыми догматами. Не хотелось бы тревожить их, подсовывая что-то новое.
Он склонился еще ближе к свитку. Перо со стальным наконечником скребло по толстой бумаге без единой помарки. Плечи юноши напряглись, когда Даммекос встал за его спиной. Он ссутулился, словно желая, чтобы тиран ушел, но ничего не сказал и лишь продолжал рисовать. На глазах приемного отца под его ловкими пальцами обретало форму величественное здание.
— Это театр? Он бесподобен!
Пертурабо вздохнул и оторвал перо от листа.
— Что тебе нужно, господин? — надувшись, спросил он.
Тиран едва сдержался, чтобы не нахмуриться открыто.
При всех его талантах, силе и блестящем уме Пертурабо, как и все подростки, презирал старших и не чтил никаких авторитетов.
— Я не хотел тебя обидеть, но и тебе пора бы уже перебеситься. Приближается день твоего Наречения. Насколько я понимаю, возраст у тебя подходящий. Это великое торжество, когда мальчик превращается в мужчину. Будет большой пир, всевозможные турниры и соревнования. — Даммекос старался обрисовать как можно более заманчивую картину. Вся молодежь Олимпии с нетерпением ждала своего праздника, так почему с его приемным сыном должно быть иначе? — Ты уже выбрал себе имя?
— Ты знаешь, как меня зовут. — Юноша взглянул на покрытую пылью книгу на одном из столов — рукописную копию копии копии древних трудов на языке, который до Пертурабо никто не мог прочесть. — Оно указано здесь. И в нем есть смысл.
— Тогда, может, потрудишься объяснить мне его?
— Ты все равно не поймешь, — бросил Пертурабо.
Заносчивость сына раздражала Даммекоса.
— По обычаю ты должен выбрать олимпийское имя.
— А то что, боги разозлятся? Мне плевать на ваши церемонии, — заявил Пертурабо. — Судя по моим темпам роста, мне было около шести лет, когда ты взял меня к себе. К двенадцатому дню рождения я окончательно возмужал. И нынешние шестнадцать — это лишь число, которое для меня значит еще меньше, чем для любого другого мальчишки. Я уже давно не ребенок.
Так веди себя соответствующе, — взмолился Даммекос, стремительно теряя терпение — как, впрочем, всегда, когда разговаривал с Пертурабо. У тирана были свои сыновья, и он никак не мог взять в толк, почему его так огорчает отношение названого, но раз за разом вновь начинал бередить эту рану. — Во всем городе никого из молодых не почитают так, как тебя, но ты только посмотри на свои выходки!
А ты ждешь благодарности? За что? За бесконечные испытания и проверки? За толпы причитающих умников, что называли меня лжецом и пытались разоблачить? Или за то, что твои же придворные рады бы от меня избавиться?
Такова оборотная сторона высокого положения. Это цена власти.
— Когда же ты наконец поймешь, господин, что я не такой, как ты?! — Гнев Пертурабо всегда вырывался неожиданно, и в такие моменты его крики поистине оглушали.
Птицы в клетках испуганно заверещали. Но даже в приступе злости он отвел в сторону перо, чтобы не испортить свою работу. На пол упала одинокая чернильная капля.
— А когда ты поймешь, что важно не кем ты являешься, а кем тебя видят? — возразил Даммекос. — Ты злился на меня даже тогда, когда я просто пытался проявить доброту. А ведь я люблю тебя как сына!
— Отцы не используют своих сыновей, — буркнул Пертурабо.
Заявление развеселило тирана Лохоса.
— Дальше ты скажешь, что сыновья не используют отцов. Только вот, мой мальчик, используют, и еще как — они ждут от них еду, защиту, крышу над головой, любовь. Да-да, любовь. Не смотри на меня так. День за днем моя семья тянулась к тебе, желая обнять, приласкать, но ты всегда отталкивал нас. Неужели тебя не волнует никто, кроме самого себя?
— Я забочусь обо всех людях, — тихо ответил юноша. — Зачем, по-твоему, я создаю все эти вещи? Для себя? Ты называешь их причудами, но они призваны облегчить жизнь твоему народу. Я все время пытался до тебя это донести, но, глядя на меня, ты видишь не сына, а лишь инструмент… Оружие.
— Все сыновья обязаны служить. Здесь царят законы войны. Против нас зреют заговоры. Олигархи Ирекса планируют переворот в Лохосе. Их поддерживает тиран Мессаны. Могущество рождает зависть.
— О, этот урок при твоем дворе я усвоил даже слишком хорошо.
— Чего ты хочешь? — вздохнул Даммекос, не зная, что еще сказать насупленному приемышу. — Чтобы я тебя ненавидел? Ведешь себя так, словно нарываешься на мою ярость. Но этого не будет. Я так не могу. Неужели ты не видишь, как я восхищаюсь твоими успехами? Я горжусь тобой так же сильно, как и любым из моих детей.
— Ты восхищаешься мощью, которую я даю тебе. Ты гордишься мной, но это всего лишь отражение твоей собственной гордыни! Пертурабо повысил голос. Его мощные, увеличенные вдесятеро и похожие на лопаты, руки привыкшего к труду человека сжались в кулаки. — Каждое мое начинание ты пытаешься обратить на войну. Только на войну! Мой интерес к языкам ты направляешь на взлом вражеских шифров. Мои архитектурные изыскания идут только на строительство башен и стен. Математику бросают на создание и совершенствование орудий смерти! Но при этом ты выставляешь мои способности как нечто понятное и естественное — раннее созревание, только и всего, будто я обычный, просто очень даровитый ребенок!
Он возвышался над приемным отцом. Под одеждой бугрились колоссальные мускулы.
— И так всегда, что бы я ни делал! Хоть это! — Он схватил макет изящного моста и раздавил его в кулаке. — Или это! — Следующим Пертурабо скомкал чертеж общественной бани. — Или это! Это, это, это, это! — Он разметал по полу ворох скрученных свитков.
У некоторых сломались скрепы, и они развернулись. Новые виды транспорта, более безопасные водяные системы, медицинские инструменты — его ярость обнажила все.
Даммекос отпрянул. Пугающе черные зрачки сына расширились, пожирая лед радужной оболочки.
Пертурабо разразился свирепым смехом, полным отвращения к самому себе.
— Трусость позорит тебя. Если бы ты верил в меня, то не боялся бы. Я поклялся тебе в верности до самой смерти, но большего от меня не жди. Я буду твоим оружием, как ты того желаешь, но на этом все.
— Ты не можешь прожить жизнь в одиночестве, — горько сказал тиран. — Однажды ты это поймешь.
— Почему же? — огрызнулся Пертурабо. — Других, подобных мне, нет. Я всегда был один. Я не твой сын, и мне не нужна любовь. Логика не строится на любви — лишь на причинах и следствиях. Я нужен тебе, и поэтому ты лжешь.
— Я никогда не лгал тебе. Да, использовал, — признал Даммекос, — но таков порядок вещей. От этого я не стал любить тебя меньше.
