Дворяне, прибывшие в Нант, считали, что их собрание могло взять на себя функции Генеральных штатов, а потому было вполне легитимным. Они полагали, что дворянское сословие в лице своих самых отважных представителей, поднявшихся против тирании, обладало неотъемлемым правом протеста против несправедливости и обязано было приложить все усилия для восстановления согласия, поколебленного узурпаторами, каковыми они считали Гизов. Для начала заговорщики решили двинуться в долину Луары. Уверенные, что двор, постоянно переезжавший с места на место, находится в Блуа, они назначили выступление на 10 марта. Однако двор неожиданно отбыл в Амбуаз, расстроив тем самым планы заговорщиков.
Заговорщики хотели встретиться с королем, раскрыть ему глаза на «гнусности Гизов» и потребовать ареста лотарингских принцев и предания их суду Генеральных штатов. Но разведка Гизов не дремала. 12 февраля 1560 года один из немецких князей и парижский адвокат д'Авенель донесли, что против Гизов готовится заговор, и братья решили дать отпор, достойный их таланта стратегов. Чтобы избежать конфликта между Бурбонами и Монморанси, они попросили королеву-мать вызвать ко двору Колиньи, Дандело и кардинала де Шатийона, племянника коннетабля. Когда обратились к Колиньи, он изложил аргументы протестантской оппозиции, а также подчеркнул ее недовольство несправедливостью по отношению к коннетаблю Монморанси. Он выразил свое возмущение недооценкой тех поистине выдающихся заслуг, которые коннетабль некогда оказал Генриху II, и предложил королю подготовить эдикт о свободе совести, подчеркнув, что это единственное средство избежать гражданской войны. Королева-мать пригласила сына утвердить эдикт об амнистии для всех гугенотов, не участвовавших в заговорах против государства, но эти меры были предложены слишком поздно. Дворяне, как и планировалось, собрались в лесах долины Луары, и сердца их были исполнены ненависти к Гизам.
Франсуа де Гиз, назначенный королевским наместником, возглавил отряд из трех тысяч дворян и перешел в наступление. Ла Реноди поймали и казнили, а тело его, разорванное на части, выставили на всеобщее обозрение. Его товарищей постигла та же участь. Герцог Немурский, перехвативший в деревне Нуазэ отряд, прибывший с юга, дал слово, что все, кто был в этом отряде, получат возможность увидеть короля и поговорить с ним. Тем не менее всех убили. Барон де Кастельно-Шалос, уроженец Гаскони, выслушав смертный приговор, воскликнул: «Если на троне у нас уже сидят Гизы, то, разумеется, мы повинны в оскорблении величеств!» Число жертв среди заговорщиков было велико, но их невозможно подсчитать, так как большинство схваченных с оружием в руках дворян были убиты или брошены в Луару без всякого суда.
Протестанты сумели воспользоваться разгромом дворянства. Одержав военную победу, Гизы потерпели поражение в плане моральном. Жуткие сцены подавления мятежа, запечатленные на гравюрах Тортореля и Периссена, распространились по всей Франции, бродячие торговцы продавали их на каждом шагу, разжигая ненависть к правительству, представленному в образе кровавого тирана. На гравюрах были запечатлены переговоры де Немура с Кастельно и его товарищами и убедительно показано, что Немур нарушил свое слово. Мятежников вешали на балконах замка в Амбуазе, тела их раскачивались прямо перед глазами Франциска II и дам, собравшихся поглазеть на трупы.
Разгром «заговора в Амбуазе» не решил проблемы. На юге волнения продолжались, иконоборцы громили церкви. Все чаще задавался вопрос: кто же подлинный виновник мятежа? Большинство инициатором называло принца Конде. Но когда Конде призвали на королевский совет и прямо спросили его в присутствии герцогов, пэров и рыцарей ордена Святого Михаила, тот с легкостью доказал свою невиновность.
Тем временем перед Гизами встала другая проблема: принцы крови, олицетворявшие легитимность в глазах большинства дворян, являлись угрозой их власти. Оба Бурбона, символизировавшие надежды тех, кто хотел избавиться от Лотарингцев, являлись вполне реальной политической альтернативой нынешним правителям. Вдобавок Гизы знали, что в их изгнание с удовольствием внесет свою лепту коннетабль Монморанси. Представляя отчет Парижскому парламенту о событиях, произошедших в Амбуазе, Монморанси попытался убедить присутствующих, что это простолюдины подняли мятеж против чиновников, подчеркнув, что единственной причиной «волненией в Амбуазе» была дурная политика Лотарингцев.
Тонкий психолог Франсуа де Гиз был уверен, что Конде не сможет долго сопротивляться уговорам протестантов и в конце концов возглавит их партию. Следовательно, необходимо готовиться к войне. Считая войну неизбежной, Гиз начал формировать отряды в Лотарингии, вербовать ландскнехтов и рейтаров в Германии, мобилизовать отряды гасконцев, расквартированные в его губернаторстве в Дофине. Он поставил под ружье гарнизоны в Гиени, Монтаржи и Орлеане, наградил орденом Святого Михаила семнадцать самых верных своих соратников. Но по опыту он хорошо знал, что одной победы на поле боя недостаточно, необходима четко продуманная политическая стратегия. Поэтому Франсуа де Гиз и его брат поддержали предложение протестантского лидера Колиньи собрать в Фонтенбло ассамблею нотаблей. Эта ассамблея отличалась от Генеральных штатов тем, что члены ее назначались королем, а не выбирались в бальяжах или сенешальствах.
Ассамблея нотаблей открылась 21 августа 1560 года. На нее прибыли Антуан де Бурбон и его брат Конде, а также коннетабль Монморанси в сопровождении тысячи вооруженных дворян — коннетабль, вероятно, хотел напомнить о своем могуществе. Новый канцлер Мишель де Лопиталь, занявший место покойного Оливье, произнес речь, в которой объяснил Цели и задачи ассамблеи. Гизы представили отчет о состоянии финансов и армии, но, похоже, никто не обратил на него внимания. Всех интересовал только один вопрос: вопрос вероисповедания. Все ожидали выступления Колиньи, требовавшего прекратить преследования протестантов.
Жан де Монлюк, епископ Баланса, брат Блеза де Монлюка, человек, близкий к Екатерине Медичи и поддерживавший ее политические демарши, сформулировал центристскую позицию: отделить проблему религиозную от проблемы политической, то есть предоставить свободу вероисповедания, но запретить собрания, нарушавшие общественный порядок. Ерхиепископ Вьеннский Шарль де Марийак посоветовал созвать Генеральные штаты и национальный собор, подчеркнув при этом главенствующую роль короля и его матери в управлении государством.
Верный своей жесткой политике по отношению к протестантам, кардинал Лотарингский несколько раз брал слово. Он заявил, что гугеноты могут подчиняться монарху только в том случае, если он исповедует одну с ними веру. Отвергнув требование о строительстве новых храмов и право на собрания, предоставления которого добивались сторонники реформированной церкви, кардинал признал необходимость терпимого отношения к рядовым верующим, чья деятельность ограничивалась посещением проповедей, и обвинил руководство партии в проведении враждебной правительству политики. Не высказав возражений против созыва Генеральных штатов, он осудил предложение собрать национальный собор, заявив, что прежде следует опросить епископов и кюре и узнать, считают ли они необходимым провести реформу католической церкви. Рыцари ордена Святого Михаила вняли его аргументам и проголосовали так, как пожелал кардинал.
