Книга Княжна Тараканова - Игорь Курукин

Но из Парижа происходившие в уральских горах и башкирских степях события виделись в несколько ином свете. Официозная «Газетт де Франс» в марте 1774 года известила читателей о том, что вождь повстанцев в России Пугачёв в молодые лета являлся «пажом при дворе её императорского величества и был послан в чужие края для учения, после чего служил в прусской армии и, наконец, был камер-юнкером при его императорском высочестве» (наследнике Павле Петровиче). Только после протеста российского посланника князя Барятинского газета отказалась от этой версии, но зато стала намекать на «воскресение» настоящего императора Петра III. Другое парижское издание «Courier du Bas-Rhin» 23 марта 1774 года опубликовало сообщение из Гамбурга с новыми подробностями мнимой биографии донского казака: тот якобы был в детстве привезён в столицу Кириллом Разумовским и назначен пажом императрицы Елизаветы, впоследствии послан в Берлин для получения образования, а вернувшись, состоял в свите великого князя Павла Петровича. Парижские новости подхватывали различные «Ведомости» и «Куранты» в других европейских странах; иные из них сообщали читателям, что Пугачёв — ставленник вождей конфедерации и ведёт борьбу на турецкие деньги.

В 1775 году в Лондоне вышло в свет на французском языке занимательное сочинение «Ложный Пётр III, или Жизнь, характер и злодеяния бунтовщика Емельки Пугачёва». Героем этого опуса был доблестный молодой казак: «По описанию чувств и действий Емельки в различных периодах его жизни, нами проходимых, нетрудно будет нашему читателю представить себе душу нашего героя. Родившись к великому, она столь же удобно могла бы стремиться к славным добродетелям, сколько к самым жестоким преступлениям, и если бы опасный друг его, которого счастие соединилось с ним, при всех познаниях имел честную душу, тогда б Пугачёв в руках его мог, без сомнения, сделаться истинным героем. Если счастие отказало ему в некоторых дарах своих, как то в богатстве, знатном имени, то природа, напротив того, щедро наградила его своими. Будучи высок и строен, он имел в себе нечто благородное, нечто величественное. Вид его был приятен, и прежде, нежели приучил он дух свой к злодеяниям, в его глазах, которые обыкновенно оживляемы были огнём храбрости, дышала та кроткая простота, то любезное приятство, та чувствительность, кои все соединяются в одних людях, которых природа, кажется, предпочитает особенным преимуществом привлекать к себе всех сердца симпатическою силою сей добродетели, непонятной и однако ж известной, которую можно назвать магнитом души. С такими средствами быть великим, добродетельным, быть, наконец, украшением человечества, тот, которого натура сотворила героем, по несчастному стечению обстоятельств оставляет по себе память злодея!»

Литературный «Емелька» был лихим авантюристом, изъездившим под именем «графа Занарди» многие страны Европы и проводившим время в любовных приключениях и грабежах. Но однажды он «наиболее свёл тесное дружество с одним французом, который со всеми пороками своей нации соединял ещё пороки всех европейских народов, по которым он странствовал. Сверх того при всей своей храбрости, которая доходила даже до безрассудности, он имел такие познания, которые редко найти можно между разбойниками. Он говорил почти на всех языках и имел не поверхностное, но глубокое познание в главных науках; тактику знал совершенно и, по-видимому, особенно занимался тою частию, которая научает, каким образом атаковывать и защищать места. Пугачёв был с ним неразлучен и хотел, чтобы Боаспре (имя сего француза) разделял с ним все его походы; почти уверительно можно сказать, что герой наш и своим величием, и сохранением своей жизни обязан советам опасного сего человека». Этот-то французский злодей якобы и внушил Емельке мысль овладеть престолом, отправил на Яик и руководил его действиями, пока не был убит под Царицыном. Гибель Пугачёва в книге объясняется тем, что, оставшись без своего наставника, он не следовал его советам, хотя и рассчитывал на «тайные трактаты с министрами известных дворов».

Впрочем, какой спрос может быть с неизвестного писателя, если даже официальный Париж верил донесениям своего посланника в Петербурге Дюрана о том, что на помощь Пугачёву пришли крымские татары? «По некоторым сведениям, — докладывал дипломат герцогу д’Эгильону 2 апреля 1774 года, — отсюда разослали курьеров в войска, находящиеся на подступах к Грузии, с приказом, чтобы они воспрепятствовали соединению крымских татар с Пугачёвым в районе Кубани». На страницах французских газет нельзя было найти ни одного упоминания об успехах русской армии в войне с турками, и публика даже спустя два месяца после заключения Кючук-Кайнарджийского мирного договора — была уверена, что храбрым османам удалось отвоевать у русских Крым.

Похоже, французские политики просто не могли признать разгрома турок. Известие о заключении мира потрясло Дюрана — он-то считал внутреннее положение России критическим, а трон Екатерины II неустойчивым как никогда. «Мир заключён, — писал французский посланник 16 августа 1774 года, — и очень странно, что это произошло в тот самый момент, когда мятежники достигли наибольшего успеха, когда имелась наибольшая вероятность переворота, вызванного всеобщим недовольством, когда Крым оказался без достаточных сил, чтобы оказать сопротивление турецким войскам и флоту, когда истощение казны вынудило правительство частично прекратить выплаты. В этих условиях я поражён тем, что Россия получает всё то, в чём ей было отказано в Фокшанах» (на неудачных русско-турецких переговорах о мире в 1772 году. — И. К.). Но французская дипломатия на этот раз оказалась не на высоте — Парижу было не до турок: в мае 1774 года умер Людовик XV и престол занял его внук — Людовик XVI, ушёл в отставку глава правительства герцог д’Эгильон, произошла смена состава Королевского совета.

Правда, новый министр иностранных дел и старый противник России граф де Вержен быстро вошёл в курс дела и вынужден был признать, что «мятежники» в России обречены. Уже в конце сентября Дюран сообщил в Версаль о том, что правительственные войска нанесли Пугачёву сокрушительное поражение. Но Радзивилл и ведомые им конфедераты всё ещё верили в могущество султана и будущие военные победы.

На этом фоне превращение Elisabeth de Voldomir из несостоявшейся графини Оберштейн в наследницу российского престола Елизавету представляется вполне нормальным — в рамках сюжета любого тогдашнего романа или современного «мыльного» телесериала. Да и чем прелестная авантюристка хуже предводителя крестоносного воинства или мифического Пугачёва-Чоглокова? Даже, пожалуй, лучше, ведь она — подлинная дочь императрицы, обладающая соответствующими бумагами. Эти документы были незамедлительно предъявлены. Ныне они хранятся в деле самозванки в виде неведомо кем сочинённых и переписанных рукой претендентки «копий» на французском языке.