Можно полагать, что многое в этом рассказе — правда. Едва ли оборотистая «княжна» не заметила, что «Пане коханку» — мужчина ума невеликого; командующий конфедератов Дюмурье так и вовсе аттестовал его «совершенным животным». Но отчего бы и не сыграть с богатым дураком в свою игру, пусть даже «дела его никакого основания не имеют»? В конце концов, изящная русская принцесса Елизавета куда больше подходила на роль союзницы доблестных поляков, чем томная персидская княжна Али Эмете. Князь же подошёл к делу с размахом, благо в Венеции он жил с привычным блеском: устраивал праздники, водил знакомство с дожем республики, завёл себе капеллу музыкантов. Заезжую графиню поместили в доме французского посланника, и князь во всём старопольском блеске явился к ней с официальным визитом. Вместе с ним были его сестра графиня Теофила Моравская и дядя князь Радзивилл, глава конфедерации граф Потоцкий, пинский староста граф Пржездецкий и польские офицеры, в том числе Ян Чарномский и Михал Доманский. Графине Пиннеберг были оказаны царские почести согласно придворному этикету.
Шестнадцатого июня 1774 года в статусе дочери русской императрицы инкогнито бывшая «княжна де Волдомир» вступила на корабль, который после двухнедельного плавания доставил её и Радзивилла со свитой в Дубровник. Французский консул Дериво отбыл на дачу и временно уступил свой дом польскому магнату, который поселил там свою гостью под надёжной охраной. Сам воевода со своими людьми ежедневно обедал у «принцессы» и обеспечивал её всем необходимым.
Но ещё раньше в этот порт прибыли офицеры князя, в том числе состоящие на французской службе. Маршал его двора Радзишевский должен был передать турецким властям пожелание Радзивилла о включении в будущий мирный договор с Россией пункта о вознаграждении за убытки в отношении «имущества, утвари, библиотеки, так же и обиженной чести и славы декретами, конституциями и разного рода предписаниями». Как сообщал консул, другой агент князя «собирается заложить имения этого последнего за два миллиона золотых венецианских цехинов и получить разрешение на набор корпуса в шесть тысяч человек среди христианского населения провинций Боснии и Албании. Пулавский (сын Юзефа Пулавского Казимир, один из наиболее видных предводителей конфедератов. — И. К.) рассчитывает также достать денег и собрать корпус в две-три тысячи человек, с которым он, по соглашению с князем Радзивиллом, вторгнется в Польшу. Эти офицеры уверяют, что к ним тотчас примкнут 25–30 тысяч недовольных, как только они появятся на границе своего отечества».
Некий пан Ключевский, ещё одна лихая голова, даже «заложил свои земли приблизительно за 40 тысяч цехинов и, кроме того, заключил условие с венецианским графом Смешиа, который со своей стороны снабдил его двенадцатью-пятнадцатью тысячами на условии службы у него в корпусе и обещал доставить разрешение правительства Венеции на сбор войск в Далмации». С этими пока ещё не существующими войсками бравый шляхтич собирался двинуться «на помощь бунтовщикам России: „Он пройдёт через Грузию, где, по его словам, силы его значительно увеличатся, так как к нему примкнёт большое количество кубанских калмык. И, наконец, по его словам, он с значительной воинской силой прибудет в Казань, где его ожидает господин де Чоглоков, незаконный сын покойной императрицы Елизаветы и графа Разумовского; этот Чоглоков стоит во главе бунтовщиков под именем Петра III, а в газетах назван Пугачёвым“».
Фантастическая картина «крестового похода» против России католиков-хорватов, турецкоподданных албанцев, боснийцев, большая часть которых являлись мусульманами, и примкнувших к ним православных грузин и calmoucs du Kuban — выглядит вполне «по-радзивилловски». Трудно сказать, какая часть этих планов обсуждалась участниками «похода» всерьёз, а какая была порождена буйным воображением и щедрым княжеским угощением под вольным венецианским небом. Усугубить сей кураж могла разве что «необычайная ненависть этого польского офицера (Ключевского. — И. К.) к русским, которые в продолжение 14 лет держали его в ссылке и в тюрьмах в Сибири, его обещание помочь господину де Чоглокову и несчастия отечества, за которое он мстит… три причины, что придают ему громадное мужество, настойчивость и храбрость». Эти похвальные качества, вероятно, настолько застили ему глаза, что даже якобы проведённые в страшной России годы не помешали принять казацкого атамана за благородного российского дворянина, со шпагой в руке ведущего преданных ему moujikes russe против коварной узурпаторши…
Неизвестно, откуда претендентка на русский престол получила известие о «предводителе» восставших, дворянине Чоглокове. Ещё в царствование Елизаветы Петровны при «молодом дворе» наследника престола великого князя Петра Фёдоровича и будущей Екатерины II служил в качестве камергера и обер-гофмейстера Николай Наумович Чоглоков (1718–1754). У него имелись не отличавшиеся благонравием дети, о преступлениях которых говорила составленная для Екатерины II в 1783 году записка.
Наум Николаевич Чоглоков дослужился до подполковника, однако, находясь на Кавказе, отказался подчиняться командующему генералу Г. К. Тотлебену, называя его «изменником», а себя — «третьей в России персоною». В 1771 году военным судом он был приговорён к лишению всех чинов и ссылке в Тобольск, откуда через десять лет безуспешно просил о прощении. Только после воцарения Павла I ему было разрешено жить под надзором губернатора в Новгороде.
Майор Николай Николаевич в 1775 году за покушение на жизнь своего начальника, ревельского коменданта барона Унгерна-Штернберга, был заключён в Шлиссельбургскую крепость, где сидел до 1794 года, после чего жил в ссылке в Пошехонье Ярославской губернии.
Фурьер гвардейского Преображенского полка Самуил Николаевич в 1767 году за «поносительные слова» в адрес Екатерины II и «против особы её императорского величества намерение» был выпорот розгами и отправлен солдатом в Сибирь. Там он выслужился в прапорщики, но в 1774 году за дурное поведение был вновь разжалован и умер в заполярной Мангазее.
Однако есть известия и о некоем Иване Николаевиче Чоглокове, прапорщике Владимирского пехотного полка, который в 1771 году, не поделив с сослуживцем «непотребную девку», устроил дуэль, после чего бежал и стал разбойничать на Волге. Схваченный и сосланный в Нерчинск, Чоглоков совершил побег и объявился у Пугачёва. Являлся ли он одним из отпрысков камергера Николая Наумовича и что с ним произошло впоследствии, неизвестно.
Реальный донской казак Емельян Пугачёв, как известно, принял имя императора Петра III и в сентябре 1773 года обнародовал манифест, которым призывал казаков к себе на службу и жаловал их вольностями и привилегиями. Сами казацкие вожаки не очень-то верили в подлинность воскресшего царя, но он быстро собрал под свои знамёна целую армию, способную биться с правительственными войсками на далёкой окраине империи. Восстание охватило земли Яицкого войска, Оренбургский край, Урал, Прикамье, Башкирию, часть Западной Сибири, Среднее и Нижнее Поволжье; к казакам присоединились башкиры, татары, казахи, уральские заводские рабочие и крепостные крестьяне. Пугачёвский бунт перерос в настоящую крестьянскую войну, которая продолжалась до середины 1775 года, несмотря на поражение и выдачу соратниками самого вождя в сентябре 1774-го.
