Неожиданно Енихе услышал приближающиеся звуки барабанов. Он вышел на улицу и увидел процессию: впереди на конях, в цветных одеждах, ехали клоуны. За ними важно шествовали слоны, неся на своих спинах своеобразные паланкины, из которых выглядывали дрессированные обезьяны. Это был передвижной цирк, который по старой европейской традиции начинал свои представления с марш-парада по городу. Странно было видеть эту процессию, казалось, явившуюся из другого века, из другого мира, отсеченного от настоящего войной. Только несколько мальчишек в форме гитлерюгенда сопровождали ее, гримасничая, передразнивая животных.
После обеда Енихе отправился в концлагерь Бухенвальд, находившийся в нескольких километрах от Веймара. Он знал, что заключенные Бухенвальда работают на подземном заводе «Дора-Миттельбау». Об этом ему рассказывал комендант Бухенвальда гауптштурмфюрер СС Кох, с которым он когда-то познакомился во время его визита в Постлау.
В Бухенвальд он попал во время аппеля[14]. Заключенные в полосатых одеждах, с непокрытыми головами стояли на огромном плацу. Крупные капли дождя, подхваченные ветром, секли изможденные, посиневшие от холода лица. Люди стояли неподвижно, не шевелясь, как статуи. Только команды, изредка выкрикиваемые резкими голосами охранников, нарушали безмолвие на плацу.
Бухенвальд называли адовым местом. Лагерь располагался на гладкой, как стол, голой скале Эттерсберг, продуваемой всеми ветрами. Даже Енихе в непромокаемом плаще за те десять минут, пока разыскивали Коха, почувствовал это.
С горы Эттерсберг открывался чудесный вид: окрестности походили на рай, отгороженный от узников тройным надежным поясом проволочных заграждений. Это была дьявольская выдумка — устроить концлагерь на таком месте.
Комендант Бухенвальда гауптштурмфюрер СС Кох был очень любезен. Он пригласил Енихе к себе на чашку кофе и познакомил с Эльзой Кох, своей женой. Енихе уже слышал о ней от Шлихте. Эта долговязая Эльза пользовалась у офицеров-эсэсовцев успехом. Но за «ночь любви» она требовала с них не денег, а куски человеческой кожи с редкими татуировками.
Познакомившись с Енихе, она тотчас же пустила в ход свои «чары». Потом она показала Отто изделия из человеческой кожи: перчатки, что-то вроде настенного коврика, сумку, голову заключенного, засушенную на манер тсантсы и потому сильно уменьшенную. Когда Отто спросил, кому принадлежала эта голова, она жеманно ответила:
— Ах… поляку.
Эльза была отвратительна.
Вернувшись в отель, Енихе застал Еккермана в номере спящим. Отто тоже чувствовал себя очень усталым. Не ужиная, он разделся и лег в постель.
Утром они возвращались в Постлау. Еккерман подавленно молчал. Отто не расспрашивал его ни о чем. Только после Шверина, где они сделали небольшую остановку, Еккерман заговорил:
— Отто, вы — верующий, думаете ли вы когда-нибудь о душе?
— Вас, конечно, интересует не учение о метемпсихозе?
— Вы никогда не спускались в подземные туннели «Доры»?
— Нет, не приходилось.
— Какая там пыль… Ни воды, ни умывальников, ни уборных. Под страхом смерти заключенным запрещается брать воду из-под кранов: она предназначена для цементомешалок и машин… В Бартенхаузе все-таки заключенные выглядят лучше.
— Бартенхауз своего рода образцовый лагерь. Но там тоже есть фернихтунгслагерь. Разве вы не слышали об этом?
— Одно дело слышать, другое — видеть своими глазами.
— Вам удалось помочь фон Брауну? — спросил Отто.
— Нет. Дело, по-моему, не столько в конструктивных недостатках ФАУ, сколько в том, что заключенные, работающие на подземном заводе, саботируют.
— Вы не сказали ему об этом?
— Нет. Я сказал, что нужно переделать насос для подкачки жидкого кислорода.
Глава двенадцатаяКриста, как маленькая, обрадовалась елке, которую Отто с Иреной украсили к ее приезду. Новый год Отто хотел провести вдвоем с Кристой и потому наказал Ирене, чтобы на все телефонные звонки она отвечала, что его нет дома. Звонили Еккерман, Шлихте, даже Шпандау. Только к полуночи звонки прекратились.
Они сидели в большой гостиной, свет был погашен, только на елке горели свечи. Часы показывали без пяти двенадцать.
— Позови ее, — попросила Криста.
Енихе позвал Ирену.
— Давайте выпьем за Новый год, за то, чтобы в этом году закончилась война, — предложила Криста. Все подняли бокалы.
— Прозит! — сказала Ирена.
— Присядьте, — предложил Отто.
— Нет, извините, я пойду прилягу. У меня от шампанского закружилась голова.
Ирена ушла. Отто вновь наполнил бокалы, и в это время раздался звонок в передней.
— Кто это?! Санта Клаус? — спросила Криста.
Отто выглянул в затемненное окно и у калитки увидел мужчину и женщину. Это были Видеры. Криста обрадовалась им.
— Санта Клаус, где же твой мешок с подарками? — обратилась она к появившемуся на пороге Видеру.
— О, дети мои, я принес вам такие подарки, которые не хранят в мешке. — Видер был явно уже навеселе.
— Что же это за подарки?
— О, их нельзя пощупать, увидеть глазами, некоторые считают, что они не существуют, но они есть, они существуют, они необходимы, как воздух, которым мы дышим, — это любовь и дружба, и я принес их вам, дети мои…
— А, вы сказочник Андерсен? — спросила Криста.
— Нет, я Гуго Видер.
— Тогда, Гуго, прошу к столу, и вас, фрау Видер, — сказал Отто.
— Вот это мужской разговор, только один момент, — Видер извлек из кармана пузатую бутылку.
Гуго был пьян сильнее, чем вначале показалось. После того как врачи запретили ему летать на Х-209, Енихе не раз видел его под хмельком. Выпив еще рюмку, он совсем осоловел и сидел за столом молча, не подшучивая, не иронизируя, как обычно.
— Вы простите нас, — сказала фрау Видер, — за то, что мы вторглись к вам. На сочельник, на Новый год в отпуск к нам всегда приезжал сын, мы вспомнили об этом, и нам стало так одиноко и тоскливо.
Фрау Видер полезла в сумочку за платком. Отто знал, что их сын погиб в июне во время высадки союзников во Франции.
— Ну, мамочка, если ты достала платок, нам пора домой, нечего разводить сырость в чужом доме, — встрепенулся Гуго.
— Ну что вы, посидите еще с нами.
— Нет, нет, мы пойдем, — твердо заявил Гуго.
— Они старомодны, но симпатичны, не правда ли? — спросила Криста, когда Отто вернулся, проводив гостей до калитки.
Визит Видеров внес какую-то грустную ноту в новогодний вечер, и она не исчезла даже с их уходом.
