И Углов суеверно решил, что коробка «Монпансье» станет хранящим его жизнь талисманом:
«У других талисман — ключ от родного дома, а у меня эти конфеты. Пока в коробке будет хоть один прозрачный округлый леденец, я вне опасности. Даже не буду заглядывать вовнутрь. К тому же иметь с собой на фронте неприкосновенный запас никогда не лишне».
И Углов, не зная о находящемся у него в вещмешке бриллианте, разъезжал по местам боевых действий, выполняя задания редакции. Фронт уже отодвинулся от Москвы, шли тяжелые бои под Ржевом. Углова повысили в звании. Он писал бойко и остро. Его заметили и перевели в одну из центральных газет. Главный редактор его ценил: рассматривая свое служение газете как подготовку к будущему писательству, Углов охотно соглашался на самые опасные и ответственные задания. Несмотря на постоянную опасность, Углов всегда выходил невредимым из-под огня, и коллеги-корреспонденты не без оснований считали его везунчиком. А Углов все больше утверждался во мнении, что именно нетронутая им банка с леденцами хранит и спасает его от беды.
Так продолжалось до декабря 1942 года. Задание лететь в блокадный Ленинград не удивило Углова. До него доходили слухи о косящем жителей города голоде. И он захватил с собой несколько банок сгущенки и тушенки, плитку шоколада и флягу со спиртом. На дно вещмешка положил свой неизменный талисман — наполовину заполненную леденцами коробку «Монпансье».
Приехав на аэродром, познакомился с летчиком, невысоким рыжеватым парнем. Тот сразу кивнул на перекинутый через плечо Углова фотоаппарат:
— Сделай фотку на память. Пошлю к себе в деревню в Оренбургскую область. А еще лучше напиши обо мне в газете. Мол, летел вместе с доблестным сталинским соколом Никитой Степным. Если нельзя полностью, то укажи просто — с Никитой из Сибири.
— Я попробую. Если цензура пропустит, будешь красоваться в газете.
— Вот и ладно. Похоже, у тебя в городе знакомых и родственников не имеется: очень уж тощий вещмешок с собой захватил.
— Неужели так плохо?
— Сам увидишь. Летишь туда впервые? Я так и думал: слишком уж ты спокоен. Ну ладно, пугать не буду. Авось благополучно приземлимся. Лезь в самолет. Мы тебе вон там место освободили, оставив на складе два ящика тушенки. Для голодных людей в блокадном городе это, брат, ощутимо. Стоит твоя будущая газетная заметка этого? Ладно, приказы не обсуждаются, а выполняются. Главное, чтобы зенитки не сбили и на истребителей не нарваться. Погода нынче не особо летная: облака и метель. Должны проскочить.
Весь полет Углов старался забыться и задремать. Но сон получался неглубоким и отрывистым. Здесь, в полнейшей тьме, он не видел ни пересекающихся лучей прожекторов, ни всполоха разрывов, не нашедших цели снарядов. До него долетали лишь резкие разрывы, проникающие внутрь сквозь натужное гудение авиационных моторов. Каждое мгновение казалось, что прямое попадание в самолет превратит его в факел, камнем летящий к земле. Но все прошло благополучно. Выйдя из самолета на затекших от долгого сидения ногах, он поспешил к присланной за ним эмке, на ходу торопливо попрощавшись с летчиком.
Последующие два дня Углов ездил по городу, встречался с рабочими, ремонтирующими подбитую технику, посетил зенитную батарею с женским расчетом, выехал для отчетности во время затишья поближе к передовой. Пообедал с моряками на борту вмерзшего в лед корабля, защищающего город своей дальнобойной артиллерией. И все это время ощущал тревожное чувство вины за не доставленные защитникам и мирному населению города два ящика спасительной тушенки:
«А ведь прав этот Никита из Оренбурга: стоит ли добытый мной материал тяжких человеческих страданий и голодных смертей? Мы там, на Большой земле, даже не подозреваем, что здесь происходит. Люди сражаются с напряжением всех сил, и смерть для многих кажется избавлением. В городе почти не видно людей. Никто не выходит из дома без надобности. Кажется, что сама госпожа смерть незримо мечется по пустынным улицам, заглядывая через заклеенные бумагой окна в квартиры, чтобы сделать своей очередной страшный выбор. Завтра я улетаю. А эти люди останутся тут без всякой надежды на спасение».
Углов оделся и вышел из гостиницы, захватив с собой вещмешок. Его хоть и скудно, но кормили в боевых частях, и у него оставался нетронутым весь запас продуктов, захваченный из Москвы. Перед отъездом Углов хотел отдать еду тому, кто в этом нуждался больше всего. Он медленно шел по улице, не встречая ни одного человека.
Начало быстро смеркаться. Внезапно за углом он услышал слабый испуганный вскрик, и к нему навстречу, тяжело передвигая ноги в высоких, не по росту, валенках, выбежала девочка лет десяти, прижимая к груди завернутый в грязный газетный лист сверток. Следом за ней с длинным кухонным ножом выскочил давно небритый высокий исхудавший мужик в ушанке с опущенным на лоб козырьком. На мгновение их глаза встретились, и по безумному, ничего не осознающему, кроме мучительного голода, взгляду человека Углов понял, что тот ничего вокруг не видит, кроме еды, которую зловредная девчонка не хочет ему отдать.
Мужик бросился к своей жертве, нелепо выставив вперед нож. И тут, опомнившись от первого потрясения, Углов с размаху сбил нападающего с ног. Выронив нож, мужик лежал в сугробе и рыдал, растирая по лицу сразу превращающиеся в наледь слезы. Спасенная девочка схватила Углова за рукав шинели:
— Спасибо, дядечка. Я боюсь, проводите меня. Я живу вон в том подъезде. Меня мама с братиком Сережей ждут.
Не раздумывая, Углов последовал вслед за девочкой. Перед тем как войти в дом, оглянулся. Сбитый им с ног человек начал медленно подниматься:
«Ничего, оклемается. Раз с ножом бегать за пайкой хлеба смог, значит, еще есть силы».
И Углов вслед за девочкой вошел в подъезд и свернул в квартиру на первом этаже. В комнатах царила пугающая пустота.
«Все, что могло гореть, исчезло в печке-буржуйке», — догадался Углов.
На кровати возле стены поверх одеяла в полушубке лежала закутанная в платок женщина. Рядом с ней в демисезонном пальтишке и теплой вязаной шапочке шевелился мальчик лет шести с серьезными, вопросительно смотрящими на Углова глазами. Женщина с трудом поднялась с кровати и сделала шаг навстречу Углову. Он успел подумать:
«У нее такие же ясные голубого цвета глаза, как у девочки. Смотрит с усталой настороженностью, но без вражды. Надо поскорее налаживать контакт».
— Меня зовут Семеном Угловым. Я военный корреспондент из Москвы. Здесь нахожусь в командировке. На вашу девочку напали, и я ее проводил до дому. Зачем же вы ребенка одну на улицу в такое время выпускаете?
— Устала после ночной смены. Послала карточку на хлеб отоварить. Здесь недалеко, на соседней улице. Да и Галке уже двенадцать. По нынешним военным меркам взрослая девочка уже. Спасибо, что защитили. А зовут меня Лидия Павловна. Можно просто Лида.
— У вас тут холодина. Разрешите похозяйствовать и разжечь печку?
— Топить нечем, все сожгли.
— А вот эта дверь в другую комнату, похоже, совсем не нужна. Я ее сниму и разожгу огонь. Топор есть в доме?
