Через несколько дней после своей короткой беседы с миссис Миллер он встретил Дэзи в цветущей обители тишины и безлюдья, известной под именем дворца Цезарей.{33} Ранняя итальянская весна наполняла воздух ароматами цветения, нежная зелень скрадывала неровности Палатинского холма. Дэзи бродила среди развалин, окаймленных замшелой мраморной оградой, среди выложенных на полу надписей, увековечивающих далекие времена. Рим никогда еще не казался Уинтерборну таким прекрасным. Он стоял, любуясь гармонией линий и красок, замкнувших вдали город в свой круг, вдыхал мягкие, влажные запахи, ощущая таинство слияния молодой весны с этими останками древности. Ему казалось, что и Дэзи никогда еще не была так хороша, как сегодня, впрочем, к такому выводу он приходил при каждой своей встрече с ней. Джованелли тоже был здесь, и даже Джованелли показался ему сверх обычного элегантным.
— Вам, должно быть, очень скучно, — сказала Дэзи.
— Скучно? — переспросил Уинтерборн.
— Вы всегда один. Неужели вам не с кем гулять?
— Я не так удачлив, — сказал Уинтерборн, — как ваш спутник.
Джованелли с первой же встречи был изысканно вежлив с Уинтерборном. Он почтительно выслушивал его, он угодливо смеялся над его шутками, он словно хотел подчеркнуть, что ему нечего тягаться с таким блестящим молодым человеком. Джованелли совсем не походил на ревнивого вздыхателя и, руководствуясь бесспорно присущим ему чувством такта, держался с той скромностью, какой и можно было ждать от него. Уинтерборну даже казалось иногда, что Джованелли охотно доверился бы ему и, будучи человеком неглупым, признался бы: боже избави, уж он-то знает, насколько эксцентрична эта девушка, ему и в голову не приходит льстить себя обманчивой… во всяком случае, явно обманчивой надеждой на брак и доллары. В эту их встречу Джованелли отошел от своей спутницы и, сорвав ветку миндаля, аккуратно продел ее в петлицу.
— Я знаю, почему вы так говорите, — сказала Дэзи, не сводя глаз с Джованелли. — Вам кажется, что я провожу слишком много времени с ним. — И она мотнула головой в сторону своего спутника.
— Так думают все, если вас это интересует, — сказал Уинтерборн.
— Конечно, интересует! — воскликнула Дэзи, и в голосе ее послышались серьезные нотки. — Но я не верю этим людям. Они только притворяются, будто это их шокирует. По существу же им нет до меня никакого дела. Кроме того, я редко где бываю.
— Вы еще убедитесь, что им есть до вас дело. Они докажут это самым бесцеремонным образом.
Дэзи пристально посмотрела на него.
— Бесцеремонным?
— Разве вы ничего не замечаете? — спросил ее Уинтерборн.
— Ваше отношение ко мне я замечаю. Но вы с первого же раза показались мне чопорным, как дождевой зонт.
— Я еще далеко не такой чопорный, как другие, — с улыбкой сказал Уинтерборн.
— А это можно проверить?
— Попробуйте нанести несколько визитов.
— А что со мной сделают?
— К вам повернутся спиной. Вы понимаете, что это значит?
Дэзи не сводила с него глаз, она начала краснеть.
— Как миссис Уокер тогда?
— Вот именно! — сказал Уинтерборн.
Она перевела взгляд на Джованелли, который украшал себя веточкой миндаля. Потом снова посмотрела на Уинтерборна.
— Как же вы можете допустить такую жестокость! — наконец проговорила она.
— Что я могу поделать! — сказал он.
— Я думала, вы заступитесь за меня.
— Я заступался. — Он помолчал минуту. — Ваша матушка считает, что вы помолвлены, и я всем так и говорил.
— Да, она считает, что мы помолвлены, — просто сказала Дэзи.
Уинтерборн рассмеялся.
— А Рэндолф тоже верит этому? — спросил он.
— По-моему, Рэндолф ничему не верит, — сказала Дэзи.
Скептицизм Рэндолфа еще больше развеселил Уинтерборна, но в эту минуту он увидел, что Джованелли возвращается к ним. Дэзи тоже увидела его и снова обратилась к своему соотечественнику.
— Раз уж вы сами заговорили об этом, — сказала она, — так знайте: я помолвлена.
Уинтерборн взглянул на нее, сразу перестав смеяться.
— Вы мне не верите! — воскликнула Дэзи.
Минуту Уинтерборн молчал, потом проговорил:
— Нет, верю.
— Нет, не верите! — воскликнула Дэзи. — И я не помолвлена.
Вскоре Уинтерборн простился с мисс Дэзи и ее чичероне,{34} так как они уже шли к выходу, когда он повстречал их. Неделю спустя он собрался пообедать в прекрасной вилле на Целейском холме и, подъехав туда, отпустил наемный экипаж. Вечер был чудесный, и Уинтерборн решил доставить себе на обратном пути удовольствие и прогуляться под аркой Константина{35} и мимо слабо освещенного Форума. В небе светил убывающий месяц, задернутый тонкой завесой из облаков, которая рассеивала и смягчала его сияние. Возвращаясь с виллы (было одиннадцать часов вечера), Уинтерборн поравнялся с сумрачным кольцом Колизея{36} и, будучи любителем живописных картин, решил, что цирк, залитый бледным лунным светом, окажется зрелищем, достойным внимания. Он свернул в сторону и подошел к пустому пролету арки, возле которой стоял открытый кабриолет — один из тех маленьких экипажей, что снуют по улицам Рима. Уинтерборн ступил в глубокую тень, падающую от этих величественных стен, и вышел на светлую безмолвную арену. Колизей никогда еще не производил на него такого сильного впечатления. Половина громадного цирка тонула в густой тени, другая мирно покоилась, затянутая прозрачной дымкой лунного света. Остановившись у края арены, Уинтерборн стал вполголоса декламировать знаменитые строки из байроновского «Манфреда» и вдруг вспомнил, что ночные размышления в Колизее, рекомендуемые поэтами, запрещаются врачами.{37} Слов нет, историческая атмосфера чувствовалась здесь во всем, но с медицинской точки зрения эта историческая атмосфера была не чем иным, как ядовитыми миазмами.{38} Уинтерборн вышел на середину арены, решив окинуть взглядом весь цирк и поскорее уйти отсюда. Высокий крест в центре был погружен в тень.{39} Он разглядел его, только когда подошел ближе. И вдруг увидел на низких ступеньках, образующих его подножие, две человеческие фигуры. Это были мужчина и женщина; женщина сидела, мужчина стоял перед ней. В теплом ночном воздухе ясно прозвучал женский голос:
