Эмма по-прежнему была в крайнем напряжении. От дона Рафаэля они давно скрылись — когда же последует объяснение? Наконец он стал действовать, но совсем не так, как она ожидала. Опершись на ствол могучей старой липы, он притянул ее к себе, Эмма споткнулась и оказалась в его объятиях. Мягкими как перо касаниями он сорвал целую серию поцелуев с ее губ.
— Тебе кто-нибудь говорил, как утонченна твоя красота? — Он перебирал пальцами светлые пряди ее волос, поднимал их к свету и отпускал, заставляя нежно падать.
Что еще за новая игра? Поцелуи его становились все страстнее, сладостный ток возбуждал и обессиливал ее тело, но зубы у нее оставались сомкнутыми, а тело жестким и неподатливым.
— Понимаю, ты меня презираешь! — Он выпустил ее из объятий. — Я сейчас от Кармелиты.
Так вот почему он так благодушествовал! Значит, она верно догадалась. Как же он смеет, только выйдя из постели той, навязывать ей свои ласки? Она потерла рукой губы, стараясь изгладить всякий след его прикосновений.
— Ты решил устроить себе еще одну забаву, да? Выходит, мало я тебя остерегалась! Слава Богу, это продлится только неделю! Я бы больше просто не выдержала того, как ты издеваешься… над бедным стариком! — Она вырвалась, но он схватил ее за руку.
— Ты делаешь далеко идущие предположения, chica. Кармелиту я пригласил покататься. А заодно сказал ей, что женюсь на тебе… на Аманде не с тем, чтобы изменять. Словом, я сказал, что у меня отныне одна постель, и попросил ее уехать.
Несколько секунд Эмма молчала, потом спросила:
— И что же ты услышал в ответ?
— Много чего. — Он метнул на Эмму угрюмый взгляд. — Я даже из опасения решил увести тебя подальше от дома.
— Ты это сделал в связи с моими словами?
— Конечно! Зачем бы иначе мне было наживать врага в лице очень хорошей женщины и огорчать Рамона?
— Прости меня, Луис. Я ведь только хотела…
Он показал жестом, что ей не нужно оправдываться.
— Что хотела, то и высказала. Я немного тебя изучил за эти дни. Ты не станешь говорить только для того, чтобы сотрясать воздух или любоваться красотой своего голоса.
— Я далеко зашла. Полезла не в свое дело.
Луис нахмурился.
— Я готов был задушить тебя вчера. Но теперь доволен, что ты высказалась. До сих пор я ни от кого не слышал подобных слов. И под их влиянием у меня возникла мысль пересмотреть всю свою жизнь. Я всю ночь не спал и думал о том, в кого я превратился.
— Прости. Мне было жаль дона Рафаэля, это я и должна была сказать. А все остальное… Считай, что я больше ничего не говорила. Конечно, ты женишься, будешь счастлив и осчастливишь свою избранницу. А я скоро уеду и не смогу соваться в твои дела.
Он порывисто схватил ее руку и потерся о нее щекой.
— Я бы хотел тебе кое в чем признаться, если ты, конечно, не против.
— Лучше не стоит. — Ее чистые синие глаза смотрели с грустью.
— Это необходимо. — Он подтолкнул ее к каменной скамье. — Я потерял родителей, когда мне было десять лет. Они погибли при аварии вертолета. В детстве я был сорванцом, бесконечно сменявшихся воспитателей научился обводить вокруг пальца. Дедушка представлялся непонятным, далеким. За мной присматривал Рамон.
— Несчастливое детство, — отозвалась Эмма.
— Не совсем так. — Луис пожал плечами. — Я ездил куда хотел и не отказывался ни от чего, что можно приобрести за деньги. А потом я вырос и стал выказывать интерес к делам компании. Тогда дедушка буквально вышел из оцепенения. Он прочел мне несколько лекций о хересе, потом назначил директором компании и предоставил мне учиться на собственных ошибках. Я многим ему обязан и очень его люблю. Самое неприемлемое для меня — причинить ему боль. Ты правильно вчера рассердилась. Кармелита уже никогда не сможет стать другой, я же взглянул на себя со стороны. Твоими глазами.
— А тебе спасибо за то, что ты рассказал мне свою жизнь. Я оценила это.
Под влиянием минуты она не заметила, что их лица, их губы оказались друг с другом вровень. Когда он сбрасывал носимую на публике маску высокомерия, то нравился ей гораздо больше. Она бы ни за что поверила прежде, что он может ей простить оскорбление его мужского достоинства. А вот простил же. Выходит, она еще не научилась глубоко и верно судить о людях.
— Ты перестала меня ненавидеть, правда? — Он порывисто притянул ее к себе.
— Конечно, Луис.
— Господи, спасибо тебе за это. Ты послал мне смирение и терпение, дал силы выслушать горькую правду о себе. — Когда он нагнулся поцеловать Эмму, в глазах его было почти родственное тепло.
Впервые теперь она мысленно обращалась к его сокровенному, внутреннему существу — к мальчику, осиротевшему в десять лет, судьбой которого стали одновременно избранность и заброшенность. Больше Эмма не боролась с собой. Язык его был допущен за запретную преграду. Сладостный ток приливал к ее груди, животу, ногам. Она уже с неприязнью думала о том мгновении, когда придется прервать поцелуй, и почувствовала себя опустошенной и несчастной, когда он был прерван.
Луис как-то странно смотрел на нее, губы у них обоих шевелились, словно во сне, но ни слова не было произнесено. И она не смогла скрыть блаженного вздоха, когда была приглашена к новому поцелую.
Разумеется, она не была совсем уж неопытна. Целовать себя она, во всяком случае, позволяла. Но никогда еще ей не хотелось кого-то поцеловать первой, никогда еще она так не жертвовала своей гордостью, откровенно проявляя удовольствие от поцелуя — а именно так она теперь вела себя с Луисом. Какая-то особенная нежность и теплота была у его языка и губ, так что она согласилась бы хоть целую вечность принимать их прикосновения. И когда они начинали игру языками, доверительный трепет проходил по всем ее членам.
— Как хорошо! — прошептала она, ероша его блестящие черные волосы.
— Милая!.. — Руки его уже расстегивали пуговицы ее фигаро. Потом одной рукой он осязал ее бедро, а другая уже искала грудь, готовую раскрыться в предчувствии его касаний.
— Луис!.. — вырвалось у нее в ответ. Она уже сама проникла руками под его рубашку и стала зажимать ногами его ноги, отчего поцелуи сделались откровенно эротичными.
— О нет, нет! — простонал вдруг он, и она почувствовала, как его руки отстраняют от себя всю ее нежность. — Ты понимаешь, что я мог бы сейчас забыть свое обещание?
Надо же, какой блюститель нравственного кодекса! Луис отклонился на спинку скамьи. Плотная материя его брюк не помешала ей увидеть то, что с ним произошло. У нее расширились от удивления зрачки. Он заметил это и улыбнулся.
— Видишь, что ты со мной делаешь? — Голос у него был глубокий и вкрадчивый, а зрачки зияли, как будто две темные пещеры.
— Пожалуй, я за тебя бы пошла, если бы у нас получилось, — с нагловатой дерзостью проговорила она, стараясь преодолеть вдруг накатившее на нее смущение.
