Я посмотрела в сторону, на экран, сложила руки на груди и пожала плечами. С тревогой оглянулась, пытаясь набраться смелости, чтобы заговорить. Но из моих уст не слетело ни звука.
Он смотрел на меня, не отрываясь от фильма. Момент был, мягко говоря, странный. Потому что мои глаза смотрели на что-то, а его глаза смотрели на меня, которая смотрела на что-то еще. Мои губы сложились в тонкую линию. Я смотрела, как Дороти на экране похлопала Тото, и вдруг она показалась мне столь ослепительно прекрасной, что мне пришлось отвести глаза. Люди всегда говорят, идеальных людей не бывает. Но Дороти была идеальна. Она была словно из другого мира. Я взяла сумку и вышла.
* * *
Раньше у меня была подружка. Она существовала только в моей голове. Нет, я не разговаривала с воздухом. Это подружка, которая жила в моей голове, со мной говорила. А я отвечала ей мыслями. Ее звали Кларисса. У нее были розовые волосы, фиолетовые губы и зеленые глаза. Она всегда одевалась в шелковые платья. Иногда на голову Кларисса надевала большую золотую корону. Или браслет из цветов на руку. Каждое утро, когда я просыпалась, Кларисса говорила мне: «Доброе утро!». Когда я однажды заснула в ванне, она спасла меня. Но она исчезла, когда умер Олли.
Странно, что у нас есть названия для всех чувств. Получается, что наши чувства уже не новы. Всем все равно, грустно вам или весело. Было бы очень здорово, если бы кто-нибудь однажды сказал: «Мне грустно», и все подбежали бы к нему разом и, похлопав по плечу, с любопытством начали расспрашивать: «Грустно? Никогда не слышал. Каково это? Круто, да? Можешь описать? Надо же, расскажу жене – не поверит! Эй! Сегодня появилось новое чувство!»
* * *
15:24. Джеймс выходит из «Олив Плэйс».
* * *
Я стояла напротив ресторана, через дорогу, и видела, как оттуда вышел Джеймс. На нем был новенький костюм с иголочки, а волосы были зализаны гелем. Он сел в свою отполированную до блеска машину. Я просто стояла и смотрела, прищурившись, как его машина помчалась по улице. Внезапно автомобиль занесло, он сделал пару неловких зигзагов, а затем вокруг эхом разнесся страшный грохот. В разные стороны полетели куски металла и одежды. Как и в медленном движении, автомобиль сложился в гармошку, и пламя поглотило его, перекинувшись на стоявший рядом дом. Небо закрыли клубы едкого дыма. Люди разбегались в стороны, прижимая ладони к лицу и крича от ужаса. В отдалении раздавался вой сирены. Я не двигалась.
Все это, разумеется, было лишь в моей голове. Ничего с машиной не случилось.
* * *
– Милый, как дела? – раздался женский голос. Я стояла перед дверью квартиры Джеймса, приложив ухо к двери.
– Какой-то идиот-наркоша с 20-й улицы пытается меня надуть. Но я-то знаю, что он задумал. Продать мне две унции порошка, разбавленного пищевой содой. Нет, ты слышала? Пищевой содой. Что ж, поглядим. Если он будет и дальше водить меня за нос и обращаться со мной, как с полным идиотом, клянусь, мы с Антонио его прикончим. Богом клянусь, прикончим.
Квартира в этот раз была другая. То же здание, другая квартира, записала я в блокноте.
– Поэтому ты и босс, детка. Никому в голову не придет играть с тобой в игры, – ответила женщина. У нее был высокий, писклявый голос, и каждое предложение она заканчивала со вздохом. Выбесила меня. Чертова проститутка. Простите, доктор.
– Верно. Да, куда ты запихнула мои сигары? На столе их нет.
– Ты курил их всю ночь.
– Черт. О'кей, вернусь через пять минут.
Послышались тяжелые шаги. Я быстро побежала по коридору и выбежала из здания. Оказавшись на улице, я сунула руки в карманы и направилась вдоль улицы.
Я хотела убить Джеймса очень сильно, я чувствовала, как это желание обжигает мою душу. Я торопила эту минуту, как дети торопят приход Рождества. Тем не менее в глубине души я боялась, что кто-то сумеет разгадать мой план, сообщит в полицию и расскажет всем, что я сошла с ума, что кто-то остановит убийство. Это должно было случиться, это была необходимость, жизненная необходимость. Если бы меня кто-нибудь остановил, мой разум был бы потерян навсегда – он погрузился бы в пучину вечного безумия. Зрители – летящие над этой пучиной мошки – наблюдали бы, анализировали, поместили бы мои действия в баночку с этикеткой и держались на безопасном расстоянии. Они говорили бы: «Мы только пытаемся помочь, мы только хотим помочь тебе стать лучше». Но на самом деле лишь жужжали бы, словно мухи. Они бы сделали все возможное, забыв главное – вытащить меня из пучины.
Вот почему никто не должен знать. Разве мог этот акт насилия быть более потрясающим? Я убивала того, кто вскрыл меня, словно выброшенную на берег раковину. Разве это не потрясающе – убить того, кто убил тебя?
* * *
Тогда, во Флориде, мой первый день в школе был очень странным, потому что учителя продолжали задавать все эти дурацкие, бессмысленные вопросы. Так как говорить я не могла, они заставили меня отвечать письменно. Они спросили: «Твое любимое животное?» Я написала: «Олень». Тогда они спросили: «Почему?» – и я написала, что оленьи рога похожи на ветви, и было бы здорово, если бы птицы вили в них гнезда, а птенцы выпрыгивали из них и учились летать. Здорово ведь. Учителя были в шоке. И перестали задавать вопросы.
* * *
– Не хочешь пойти куда-нибудь поесть? – спросил меня владелец магазина. Я замерла, застыв посреди зала. Пойти поесть? Куда? Я огляделась по сторонам. Он что, пошутил? Но когда я посмотрела на него снизу вверх, он как ни в чем не бывало по-прежнему ждал ответа. Он не смеялся надо мной, не отпускал скабрезных шуточек, не смотрел на меня с улыбкой. Понятия не имею, что на меня нашло, доктор. Но я кивнула.
И поэтому он просто взял свою куртку, висевшую на стуле, и надел. Мое сердце отчаянно заколотилось, подскочив куда-то в горло. А он просто пошел рядом, и мои распущенные волосы заколыхались в такт его шагам. Я испугалась. Он обладал силой, а я? Кто я вообще такая?
Мы уходили. Собирались пойти на улицу. На улицу. Где нас могут увидеть. Вместе. Нас увидят люди. И спросят его, почему он носится со мной, социопаткой, страдающей расстройством личности, на которой проклятие безмолвия. Я уже слышала, что они скажут, как их слова вонзятся в мое сердце. Мы вышли на улицу, и он закрыл за нами дверь. Я выдохнула и увидела, как в воздух поднялось облачко пара. Должно быть, оно напоминало нимб. Как будто я была ангелом.
– Давай пойдем в «Элли», ладно?
Я быстро кивнула, опустив взгляд на тротуар, и мы зашагали. Мне нравилось в «Элли» – это закусочная, обстановка в которой была несколько старомодна, с полосатыми стенами, кожаными кабинками и официантками на роликовых коньках. Сюда ходили все. Это была единственная подобная забегаловка без тараканов и прочих радостей жизни. Захаживали сюда и гангстеры, так что, наверное, Джеймс тут тоже бывал. Приходили школьники. Уличные девки. Всякие криминальные типчики, дилеры и бандиты.
Когда мы вошли, я подняла голову и сразу же заметила большого размера черно-белое фото на стене в задней части ресторана: улыбающийся мужчина в одежде повара, рядом с которым стояли еще несколько человек. Это был портрет папы. На стене. Я хотела взять его домой. К глазам подступили слезы. Я хотела уйти.
