Настоятельница погладила Аду по руке, встала и направилась в угол прихожей, знаком подзывая строгую монахиню. Повернувшись спиной к Аде и сдвинув головы, они держали совет. Какие доводы приводили обе, Ада не слышала, да и вряд ли поняла бы, если бы даже услышала. Настоятельница говорила очень быстро. Спустя несколько минут решение было принято.
– Мы дадим вам приют, – объявила настоятельница, возвращаясь к скамье, а затем пожала плечами: – Но как надолго? – Она развернула ладони вверх к потолку: – Je ne sais pas[18]. Если британцы помогут нам и отгонят немцев, то на неделю или две. Но потом вы должны уйти.
Ада тихонько выдохнула. Здесь она будет в безопасности даже в большей безопасности, чем в пансионе. Вдобавок пансиона ей все равно не найти, особенно теперь, в дыму и под бомбами.
– Спасибо, мать-настоятельница, – сказала Ада. – Я вам так благодарна.
Скоро сюда придут британцы. И все наладится. Аду отправят в Лондон, к маме и папе.
Молча приняв благодарность, настоятельница сложила руки под наплечником.
– Сестра Моника, – движением головы она указала на другую монахиню, неодобрительно взиравшую на Аду, – опекает наших послушниц. Вверяю вас ей. У меня очень много дел. – Повернувшись на каблуках, настоятельница зашагала по коридору.
– Не только у нее дел невпроворот, – сурово заметила сестра Моника. – Времени ни на что не хватает.
– Я могу помочь, – вызвалась Ада, хотя больше всего ей хотелось спать.
– Ты? Как?
– Я умею шить. И убирать, и…
Сестра Моника фыркнула и направилась прочь, бросив через плечо:
– Ну тогда иди за мной. Мать-настоятельница велела сделать из тебя монахиню.
Ада встала, зажав сумку под мышкой:
– Сделать из меня монахиню?
– Сказала, что надо переодеть тебя в нашу одежду. Святотатство, – прошипела сестра. – Не говоря уж о том, чем нам это грозит. А что, если немцы одолеют? А?
В конце коридора была высокая двустворчатая дверь, Ада прочитала: «Только для насельниц обители». Сестра Моника провела Аду через эту дверь, затем вверх по длинной деревянной лестнице, ведущей в другой коридор, и оттуда в просторное помещение, где на полках лежали стопки одежды, белья и полотенец. Сестра Моника швырнула Аде полотенце и указала на дверь напротив:
– Тебе надо помыться. Но потом не трудись одеваться. Накинешь вот это, – сказал она, подавая длинную белую сорочку, – и возвращайся сюда. Мойся побыстрее, а не до глубокой ночи. Воды наливай на два дюйма, не больше, и не забудь прибрать за собой.
Большая ванна на ножках в форме звериных лап. Плиточные пол и стены. Зеркала нет. И ладно, подумала Ада. Ей бы не хотелось увидеть, на кого она сейчас похожа. Она открыла кран. Трубы с воем и стонами изрыгнули воду. Ванной здесь не часто пользуются, сообразила Ада. В трубах полно воздуха, точно как в колонке в родительском доме. Раздевшись, Ада ступила в горячую воду, мозоли пощипывало, и вода вскоре слегка помутнела от ее грязных ног. Ада опустила голову на край ванны, намочив концы распущенных волос. Закрой она глаза, крепко уснула бы.
Сестра Моника нетерпеливо застучала в дверь:
– Выходи. Некогда мне тебя дожидаться.
Ада наскоро вытерлась, надела сорочку через голову. Ткань липла к влажному телу. После ванны и еды Ада чувствовала себя лучше, почти самой собой.
– Садись. – Сестра Моника придвинула ей стул. В руке монахиня держала огромные ножницы. Ада уставилась на этот секатор. – Даже не думай противиться, – продолжила сестра Моника. – Я тебя насквозь вижу, Ада Воан.
Ада покорно села, и сестра Моника ухватила прядь ее волос. Ножницы лязгнули – каштановый локон плавно упал на пол. Ада слыхала, что монахини бреют головы, но если она здесь всего на несколько дней, зачем ей это? Что за дурацкий вид у нее будет, когда она вернется в Лондон. Клочья волос скатывались по сорочке ей по ноги.
– Так, встань вон там, – закончив, приказала сестра Моника.
Ада пощупала голову. Ее не обрили, но подстригли почти под ноль, до сухой колючей щетины. Волосы густого янтарного цвета валялись на полу, словно ворох опавших листьев. Ее нарочно так оболванили. По злобе. Теперь ей придется носить шляпу, пока волосы снова не отрастут. Жаль, что она не смастерила тюрбан из образцов тканей, забытых в Париже, тогда бы она не особо расстроилась. А теперь придется ходить с этим безобразием, разве что найдется платок, чтобы повязать на голову.
Сестра Моника рылась на полках, вытаскивая одно одеяние за другим.
– Наденешь то, что осталось от сестры Жанны. Она умерла на прошлой неделе. Держи панталоны. С них мы начинаем. – Она протянула Аде ситцевый квадрат с двумя штанинами: – Вступи в них и завяжи. На талии. И на ногах.
Ада так и сделала. Панталоны были широченными.
– У вас нет поменьше?
– А потом ты потребуешь трусы, сшитые на заказ у французского портного? – огрызнулась сестра Моника; Ада промолчала. – Теперь это.
Лифчик и нижняя юбка, ряса и наплечник (саржа, черная), пояс и четки. Сестра Жанна была крупной монахиней, Ада путалась в ее одежде. Туфли и чулки были велики не на один размер.
– И наконец, апостольник. – Сестра напялила его на Аду, крепко натягивая, чтобы он плотно облегал голову. – Застежка вот здесь. – Пальцы сестры царапали Аде подбородок, пока та впихивала пуговицу в тугую петлю на крахмальном льне. – И еще кое-что, – вспомнила сестра. – Когда начнутся месячные, подойди ко мне и попроси прокладку. А это что, обручальное кольцо? – прищурилась сестра. – Отдай мне.
Ада сняла кольцо и вручила монахине.
– И почему, скажи на милость, оно оставило зеленый след на твоем пальце?
Ада и без нее знала, что золото не настоящее. Хмыкнув, сестра Моника вонзила в Аду тот самый взгляд, которым видят насквозь:
– Сестра Бернадетта, знаешь ли, рассказывала мне о вашей семье. И я многое запомнила. Воан – твоя девичья фамилия. Замужем она, как же. Ты – падшая женщина, блудница, я матери-настоятельнице все про тебя выложила.
Ада растерялась. Зачем она соврала? Теперь, если она скажет правду, никто ей не поверит, никто не посочувствует. Поскорей бы отделаться от сестры Моники, найти мать-настоятельницу. Ада ей все объяснит. Настоятельница была так добра к ней.
– Дай свой паспорт, – деловито продолжила сестра Моника. – Он будет храниться у нас.
Ада открыла сумку, вытащила медвежонка и паспорт. Сестра Моника сунула паспорт в карман.
– Сумку надо сжечь. На тот случай, если придут немцы.
Ада не осмелилась возразить и покорно передала ей сумку.
– И медвежонка.
Медвежонок приносит ей удачу, но вряд ли монахиня поймет, а тем более такая. Ада затрясла головой, нащупала карман в рясе и спрятала в него игрушку.
