– Цирк хренов.
Сказав грубость, сердится на себя. Это делает ее немного похожей на большую. Она смотрит на свои ноги, и вдруг у нее мелькает ни с чем не сообразная мысль: она думает, что эти босоножки – акт свободы. Она не очень хорошо сознает, что это значит, но мысль напоминает ей о «понятии наслаждения».
Идя все дальше, она оказывается перед Socks en Stock, носочным магазинчиком. Заглядывает внутрь сквозь витрину и узнает сидящую за кассой сварливую заведующую, которая называла ее ни на что не годной, качая своей высокой навороченной прической абрикосового оттенка.
В магазине пусто.
Это удачно.
На террасе кафе она читает роман, найденный в коробке. Это детектив, который немного пугает ее, но жизнь хуже любого вымысла.
В жизни появляется тот самый молодой человек – смутным силуэтом между двумя платанами. Темно-синий свитер, взъерошенные волосы.
Он ее не заметил. Пока. Она паникует и, оставив книгу, бежит внутрь, закрывается в туалете; просто поздороваться кажется ей труднее, чем прыжок на тарзанке.
Она мечется меж облицованных кафелем стен, словно Гордон в своей клетке, пытается успокоиться, очень быстро дыша, как при родах. На этот раз никаких сомнений: он точно живет где-то неподалеку. В ее квартале! Рано или поздно он заговорит с ней, скажет ей, что она сумасшедшая, что ее сестра сумасшедшая, что они обе сумасшедшие и вполне созрели для дурдома. Скажет, мне жаль, я было решил, что ты красивая. А ты совсем не красивая. Ты как она. Большая / Маленькая – один черт. Посмотрит на нее, как на них смотрели полицейские и врачи.
Посмотрит на меня, как я смотрю на свою сестру.
В дверь колотят. Она нажимает на слив, чтобы выиграть немного времени, открывает все краны и изображает умывание. Вдыхает, выдыхает и в конце концов выходит, избегая негодования какой-то очень буржуазной дамы, которая подчеркнуто держится за мочевой пузырь. Притаившись в тени, осторожно выглядывает наружу сквозь двойное стекло: между платанами уже никого.
После слишком долгой прогулки у нее теперь водяные мозоли на ногах. Она зажигает свечу, накаливает на рыжем пламени острие иголки и прокалывает бледные волдыри; на кафельный пол ванной комнаты вытекает прозрачная жидкость. Прижигает проколы 90-градусным спиртом: это ей немного противно. В своей заветной коробочке Большая хранила и кожу со своих мозолей, которую высушивала на подоконнике, как морские звезды.
Куда подевалась ее сестра?
Она пытается дозвониться до нее, но все время натыкается на пустоту. Не то чтобы она в самом деле очень беспокоилась – у Большой это скорее какое-то расстройство организма, как и недавние слезы. У нее на все случаи жизни найдется новый любовник-труп… Или она просто хандрит: погода слишком уж хорошая, а эта предгрозовая духота заряжает атмосферу электричеством.
По телевизору надвигается циклон.
На самом деле вечер спокойный. Никто не звонит. Никто не стучит. Окно открыто, но пока никаких сирен. Тихие облака проплывают перед луной, розоватые и искрящиеся, как в книжках с картинками. На самом деле мир стоит на «паузе».
Она скрещивает руки под головой и улыбается самой себе; она обожает фильмы-катастрофы. Весь этот шум, вопли, эти бах трах тарарах бум-бум бабах – Сандра в версии катаклизма. Машины засасывает внутрь тайфуна, рыбы сыплются с неба на хлебное поле, и вагончики с кучей ребятишек на американских горках делают вид, будто вот-вот отцепятся. По счастью, один малыш предвидит неминуемую катастрофу и пытается спасти мир. Когда он предсказывает будущее, его глаза расширяются и начинают светиться ярко-желтым – как лимонный торт.
Потом вдруг в ночи вспыхивает молния. По-настоящему, над домом напротив.
Она встает, закрывает окно.
Небо взрывается.
Поскольку ребенок спас мир (кроме своей бабушки, утонувшей, спасая собаку), она пытается переключиться на другой канал с помощью телекинеза. Сосредотачивается на резиновой кнопке пульта, пристально на нее смотрит, мысленно нажимает – и вдруг
ЧЕРНОТА,
чудо, телевизор гаснет, свет словно затягивает в точку посреди экрана. Честно говоря, она не совсем к этому стремилась, но телекинез требует практики!
Потом до нее доходит, что погасло все, из-за грозы. Большая права, она и в самом деле наивная… Наивная и ни на что не годная.
Огромные капли отскакивают от окон, словно прыгая на стеклянном батуте. Мама всегда говорила очень торжественно и немного сердито: «Электричество – прекрасное изобретение. Но, родные мои, оно совсем не бесплатное». Они вечно забывали гасить лампы в своей комнате.
Крыса в клетке на столе все скребется и скребется. Она не умеет делать ничего другого – только месит и перетряхивает свои какашки. Гордон. Ну да, как же. У Маленькой в голове вертится совсем другое имя.
– Ты и в сам деле ни на что не годен.
В темноте ее голос звучит необычно, отчетливей и явственней; это производит странное впечатление. Но ночь бушует за окнами, и, словно пузырьки воздуха, откуда-то из глубины поднимаются эмоции – страх, стыд и ненависть к себе.
Стеклянная коробка – это мое наказание, незримая тюрьма за незримое преступление.
Они с сестрой – просто случай из колонки происшествий, в котором не было виновных; а коли нет виновных, нет и жертв. Был виноват сгусток крови, виновата аневризма, виновато невезение. Но их всегда будут винить за то, что они сделали вид, будто ничего не случилось.
Обуздать тревогу. Не поддаваться. Сопротивляться. Не позволять прошлому вынырнуть на поверхность. Тогда она начинает играть в китайский портрет и выбирает молодого человека.
Он… Equus Hippotigris. Изящное животное с двухцветными полосками, с большими серыми глазами, оттенок – словно чересчур застиранное черное. Она сосредотачивает свой мозг на картинке, похожей на детскую игральную карту – малышка-зебра, которая смеется, говорит и ходит на двух ножках, как человек.
Она вдыхает, выдыхает, снова приводит себя в порядок.
Через несколько мгновений появляется электричество. Это было не бог весть что.
По телевизору говорят, что недавно появился новый вирус, способный заразить всю планету меньше чем за полгода.
Стоя перед зеркалом, она ищет у себя морщины, но не находит ни одной; можно подумать, что реальность отказывается оставлять на ней след.
Небо – голубое. Ни облачка. Большая будто сквозь землю провалилась. Маленькая по-прежнему не знает, что с ней; это длится уже пять дней.
Ей, наверное, надо бы искать ее, беспокоиться, звонить в «Скорую помощь» или куда там еще… Но каждая секунда, проведенная вдали от сестры, дает ей впечатление, что ее легкие раскрываются. Что воздух мало-помалу перестает быть этой черной гущей, которой дышат за отсутствием лучшего, словно прахом склепа.
