Она подошла к Бену, опустилась на колени и обхватив ладонями груди, зажала Чудика между ними.
Груди заколыхались.
Сверху — вниз.
Снизу — вверх.
Снизу — вверх.
Сверху — вниз.
Сверху — вниз.
Вверх и вверх. Вниз и вниз.
Раз и два, два и раз.
Раз и двах-ах-ах-ах-ах-ах-ах-ах-а-а-ах…
Фонтанна улыбнулась, облизнула подбородок и снова начала перебирать одежки.
Потом одела Бена, а себе нашла красное вечернее платье и надела, хоть оно было узковато. Три пуговицы отскочили, когда она его натягивала.
— Пора приложиться к бочонку, — высказался Бен, наряженный в гавайскую рубашку и белые штаны.
Он полез на чердак, а Фонтанна спустилась на кухню, он — за бочонком вина, она — за рюмками. Встретились на балконе.
Настали сумерки.
День догорал над безмятежным озером.
Они сидели на балконе и потягивали вино.
Оба молчали и слушали вечернюю тишину. Окрестные звери чуяли приближение ночи. В преддверии ее они собирались в семейном или дружеском кругу, обустраивали свои норы и логова, а покончив с дневными хлопотами, смеялись, отдыхали, выпивали.
Когда разгорелся закат, Бен вынес на балкон проигрыватель и поставил диск, который тщательно выбрал.
— Лакомый кусочек на закате, — сказала Фонтанна перед тем, как прозвучали первые ноты.
Грустная-грустная мелодия вылетела из динамика, вспорхнула над балконом, пропитала все озеро. Звери не испугались. Они слушали музыку, грустную-грустную.
— Какая грустная мелодия, — вздохнула Фонтанна. — Но очень красивая.
— Очень красивая грустная мелодия, — заключил Бен.
И они снова замолчали.
Чтоб слушать музыку и созерцать закат.
* * *
— Я этот язык совсем не знаю. А ты понимаешь, что он поет? — спросила Фонтанна.
К музыке добавился густой, печальный мужской голос. Он разносился над озером дыханием осени. Листья желтели и падали в воду, если оно их касалось.
Бен вслушался и стал переводить:
— Я потерял друзей
Из-за того, что думал о себе,
Я потерял жену и детей
Из-за того, что думал о себе,
И теперь я один, и я плачу,
И думаю только о них,
И все жду, когда же
Потеряю себя самого…
Музыка все играла, но певец на время замолчал, и Бен тоже сделал передышку. Бочонок между тем заметно полегчал.
Но вот тягучее, как молитва, пение возобновилось.
— А что теперь? — спросила Фонтанна, и Бен снова превратился в толмача:
— Пусть поскорей наступит этот день,
Тогда я снова обрету
Своих потерянных друзей,
Потерянных детей
И потерянную жену,
Но никогда уж больше
Не обрету самого себя.
Песня окончилась.
— …ну, что-то в этом роде, — сказал Бен.
Бочонок еще сбросил вес.
Когда отзвучала жалобная песнь одиночества, уже совсем стемнело. Бен и Фонтанна наливали, пили и сочувствовали несчастному.
— Бедняга! — вздохнула Фонтанна.
— Сам виноват.
— Наверно, он не понимал.
— Надо было думать!
— Как ты думаешь, он их найдет? — спросила Фонтанна.
— Вряд ли, — ответил Бен. Вино и песня настроили его на мрачный лад.
— Бен!
— Ммм?
— Пожалуйста!
— Никакой я не пожалста.
— Ну, Бен!
— Что?
— Скажи, что он их найдет!
— Кто его знает, может, и найдет.
— Ну!
— Я же сказал — может быть!
— Не может быть, а точно!
— Может быть.
— Бе-ен!
— Ну, что?
— Ну, скажи!
Тогда Бен перестроил лад, на который настроило его вино, или тот перестроился сам.
Он опрокинул еще рюмку и перегнулся через перила нависнув над водой.
— Конечно, он их всех найдет, — сказал он и продолжал скороговоркой: — Как только он допел эту песню, так сразу понял, что зря теряет время на нытье и что, если он хочет найти тех, кого потерял, надо просто искать их. Пусть это будет очень долго, но все равно же ему делать не фига и для него нет ничего важнее. И вот он быстренько собрал рюкзак, все самое необходимое, по минимуму, и айда в путь-дорогу вокруг света. Шел-шел, сначала никого не находил — еще бы, он ведь растерял их так давно! По вечерам в убогих номерах дрянных гостиниц он воет от отчаяния. Но вдруг однажды он нашел кого-то из друзей, а дальше все пошло как по маслу, и очень скоро он собрал их всех. — Бен вдруг сообразил, что здорово надрался. — А между делом он, неизвестно как, успел разбогатеть. Нет-нет, известно: везде, куда бы ни попал, он выступал со своей песенкой. Она уж ему самому опротивела, но ничего не попишешь — бизнес есть бизнес. Ну и распорядился этими деньгами с толком — купил здоровенный домину, почти дворец, в роскошном месте, где утром просыпаешься и сам себе не веришь, во-первых, что такая роскошь может быть, а во-вторых, что ты и правда тут, — и долго-долго все там обустраивал. Выбрал для каждого друга по комнате, обставил если не по вкусу друга, то по своему о его вкусе разумению, а на дверях приделал по табличке с именами. Когда же все закончил, всех туда позвал. — Бен снова выпил. — Друзья, понятно, обалдели и остались жить в этих хоромах. Он приготовил комнаты и для детишек, а самую красивую оставил под супружескую спальню. Друзья все сообщили детям, и те сейчас же прискакали, простили блудного папашу и заняли свои апартаменты.
Не хватало только жены.
Тогда друзья и дети сговорились и написали ей огромное письмо, в котором рассказали, как им живется в этом распрекрасном месте, вложили фото и засушенные листья с тамошних деревьев, песочек с пляжа и даже лепестки цветка, у которого не было имени и который тот парень назвал в честь жены.
Фонтанна хорошо представила себе цветок и как он пахнет, улыбнулась и спросила:
— А как ее зовут?
— Э-э-э… как зовут… да кто ее знает…
Бен даже рассердился. Первый раз вопрос Фонтанны рассердил его. В честь этого он хорошо подумал и ответил:
