— Эта модель совсем тебе не подходит, слишком вычурна для женщин моложе тридцати; это платье чересчур стильно — оно выйдет из моды к следующей весне; а вот это будет в моде еще года три; этот костюм сшит из очень тяжелого твида — он будет висеть мешком; это пальто просто уродует фигуру; этот цвет тебя убьет — ты будешь в нем бледной; это платье смотрится прекрасно; если решишься купить какую-нибудь модель, бери эту…
Графиня спрашивала себя, почему Билли не позволяет себе приобрести хотя бы один костюм от Шанель. Даже руководствуясь принципом бостонцев жить на проценты с процентов со своих доходов, вошедшим в поговорку, вряд ли можно было сильно пострадать от такой маленькой вольности, если потратиться единственный раз за целый год жизни в Париже. Просто стыдно, что Билли не воспользовалась случаем. Однако Лилиан не считала себя вправе обсуждать денежные расходы со своими постоялицами, даже такими любимыми, как Билли.
Безмерно утонченная дама и девятнадцатилетняя девушка частенько прогуливались по Фобур-Сент-Оноре, обсуждая каждый выставленный в витринах предмет с таким видом, словно они — пристрастные коллекционеры и бродят по огромной картинной галерее. Билли постигала критерии качества, заведенные у Лилиан. С той поры как графиня лишилась средств, чтобы удовлетворять свои вкусы, она позволяла себе высокую оценку только в отношении самых лучших вещей и только после долгих всесторонних сопоставлений.
* * *
Графиня не имела обыкновения в знак расположения знакомить своих постоялиц с подходящими молодыми людьми. Во-первых, у нее было не так много знакомых молодых французов, а во-вторых, это внесло бы ненужные осложнения в ее жизнь. К тому же ей предстояло ввести в светское общество своих собственных дочерей, и эта перспектива ужасала ее, потому что у нее не было ни малейших задатков свахи, а девочки не имели за душой ничего, кроме своих данных и древней крови.
Однако, задумчиво наблюдая за молодой бостонкой, занимавшей особое положение в ее доме, графиня неожиданно впала в соблазн: высокая, стройная девушка оказалась наделена благородством, которое любой безошибочно угадывал, глядя на нее; Билли была красавица и говорила по-французски так, что ни один американец не устыдился бы, а кроме того, девушка имела отношение ко всем состоятельным семействам Бостона и приехала в Париж по рекомендации почтенной и чрезвычайно богатой леди Молли Беркли.
Если из Бостона, говорила себе Лилиан, ей прислали юную гиппопотамшу, неспособную спросить по-французски, который час, то почему она должна возвращать это преображенное ее усилиями создание в чуждое и мрачное окружение? В отличие от других девушек, которым Лилиан предоставляла кров, Билли никогда не выказывала никаких признаков тоски по родине. Если эти богатые торговцы из Бостона не знают, как воспитать в своих отпрысках все самое лучшее, то они заслуживают того, чтобы лишиться их. Почему бы, в конце концов, не оставить Билли во Франции? Почему бы не познакомить ее с кем-нибудь из племянников и с парой-тройкой их друзей заодно? У них у всех одна общая черта: их семьи в той или иной мере обнищали за время войны, и юные побеги старых аристократических ветвей вынуждены отныне сами обеспечивать себе пропитание, зарабатывать на жизнь подобно простым смертным. Вторая мировая война произвела в старой Франции такое опустошение, какое оказалось не под силу даже гильотине, отличавшейся избирательностью.
Как бы там ни было, уверяла себя Лилиан, и что бы из этого ни вышло, но тот факт, что Билли уже в течение нескольких месяцев по достижении девятнадцатилетия живет, как школьница, общаясь лишь с женщинами, ученицами танцкласса и пожилыми друзьями семьи, совершенно противоестествен. (У графини, разумеется, была и собственная личная жизнь — она ведь еще молодая женщина, — но она не любила распространяться об этом, и постоялицы, как бы близки они ей ни были, в нее не допускались.)
Однако, когда она высказала вслух предположение, что Билли, наверное, приятно будет познакомиться с несколькими молодыми людьми, ответ Билли оказался суров, как отповедь:
— Нет, мадам! Я вас умоляю! Сейчас я счастлива, и моя жизнь нравится мне такой, какая есть. Ничто так не выбивает из колеи, как свидание с незнакомым человеком. Я знаю, вы очень любезны, но у меня действительно нет к подобным вещам никакого интереса. Мне вполне достаточно семейного окружения. Пожалуйста, больше никогда не говорите об этом.
Никакие другие слова Билли не смогли бы более прочно утвердить Лилиан в ее тайных намерениях. Так дело не пойдет. Какой смысл преображать девушку, если ею никто не восхищается? Что, если бы Золушка не пошла на бал? Графиня считала, что она права, рассматривая подобное положение как противоестественное. Как же Билли сумеет отблагодарить ее за старания, если у нее нет ни одного поклонника? В конце концов, Лилиан готовила ее не для монашеской жизни. Несомненно, эту целомудренную бостонскую девицу надо перехитрить. Это надо устроить — она просто обязана это сделать.
Граф Эдуар де ла Кот де Грас был любимым племянником Лилиан. В отличие от внешне ничем не примечательных отпрысков многих знатных фамилий, в нем угадывался налет истинного благородства, дух былых времен. Племянник действительно напоминал последних аристократов, хотя некоторые его претензии вызывали у Лилиан улыбку. Эдуар был очень высокого роста, с великолепным орлиным профилем и надменным ртом. Тонкие губы придавали его лицу выражение строгое и — если настроение у молодого человека менялось — одновременно насмешливое. В свои двадцать шесть он все еще жил с родителями, так как его жалованья в «Л'Эр Ликид» не хватало, чтобы обставить собственное жилье по своему вкусу. Тем не менее в гигантской корпорации благодаря связям семьи ему на долгие годы было обеспечено безоблачное будущее, ибо со стороны матери у него был, выражаясь на жаргоне, «du piston»[2].
Однажды Билли вернулась из танцкласса, чуть не опоздав к чаю. Всю получасовую поездку она нарочно простояла на открытой площадке автобуса, не обращая внимания на жгучий ледяной февральский ветер: сумерки были так прозрачны и чисты, что ей не хотелось упустить ни одной минуты пребывания в атмосфере Парижа. Щеки ее горели, даже губы обветрились, распущенные волосы, взъерошенные ветром, обрамляли разрумянившееся лицо. Она влетела в квартиру на бульваре Ланн и размашистой, стремительной походкой прошла в гостиную, высоко подняв голову, улыбаясь, радуясь в предвкушении чашки горячего чая. У пылавшего камина, широко расставив ноги, стоял Эдуар де ла Кот де Грас, одетый в визитку, фрак и полосатые брюки. С самоуверенным видом, достойным Короля-Солнца, он грел спину у огня.
— Билли, это мой племянник, граф Эдуар де ла Кот де Грас, — небрежно сообщила Лилиан. — Эдуар, это мадемуазель Билли Уинтроп, она живет у нас. Билли, ты должна извинить Эдуара за его костюм — он не всегда одевается в этот час подобным образом. Сегодня ему предстоит вступить в «Жокей-клуб», и он пришел показаться своей старой тетушке перед тем, как отправиться туда и осушить целую бутылку шампанского — обрати внимание, всю целиком! — после чего он официально будет принят в члены клуба. Что за причуды?! Очень благоразумно с твоей стороны, Эдуар, заглянуть ко мне перед этим любопытным ритуалом, а не после него.
