Я так растрогался, что чуть не заплакал. Все осыпал ее поцелуями и никак не мог остановиться.
Но в конце концов отодвинулся дюйма на два и спросил:
– Значит, я прошел испытание?
– Ты о чем, Питер?
– Я сам устроил зазор и втянул тебя.
– Да, конечно. Но это было не испытание.
– Ты же хотела, чтобы я втянул тебя в свой зазор, а не просто гостил в твоих.
– Я хотела, чтобы между нами установилась двусторонняя связь, вот и все, – увильнула она от ответа.
«ПРОГУЛКИ ПО ДОСКЕ», – гласила на сей раз ее футболка. Интересно, помнит ли она футболку из вчерашнего зазора? Не будем это обсуждать, решил я. И переспросил:
– «Прогулки по доске»?
– Это из песни Тома Уэйтса,[65]– пояснила она:
У него в сапоге козырная заточка,
Все били по стенке, он шагал налегке
И прошел – не споткнулся до самой до точки,
Как его повели прогуляться по доске.
– Отлично знаю эту песню, – кивнул я. – А ты что, гуляешь по доске?
– Мне просто нравится, как это звучит. Будто выходишь из этого мира куда-то еще. В четвертое измерение.
«Доска – это такое место для прогулок», – однажды сказала Ленор. Давным-давно, в прошлом. Но внезапно вся эта сцена с Амариллис показалась просто моментальным кадром из будущего, до которого мы еще не добрались. Вроде того горящего мотоцикла в «Беспечном ездоке».[66]Что-то лисье мелькнуло во взгляде Амариллис, и по выражению ее лица я понял, что эта футболка – часть какой-то шутки не для всех, в которую я не посвящен. Ее слова о четвертом измерении задели меня за живое.
– А заточка в сапоге? – спросил я.
– Нет-нет, Питер, никакой заточки. Никаких сюрприза – Она глядела на меня испытующе. – Ты вроде как сам не свой. Что случилось?
– Ничего. А ты-то сама, Амариллис, спотыкаешься? Бывает?
– С кем не бывает. – Она накрыла мою руку ладонью, и ее лицо опять оказалось совсем близко. – Может, расскажешь, что тебя беспокоит?
– Ничего меня не беспокоит. Ты знаешь такую Синди Аккерман?
– Из Королевского колледжа искусств?
– Именно.
– Она берет у меня уроки музыки. А что?
Пропасть разверзлась у меня под ногами, и я шагнул в нее очертя голову.
– А помимо уроков вы с ней встречаетесь?
– Иногда. Не понимаю, к чему ты клонишь?
– Там разберемся. Ты сказала, что несколько раз встречалась с Роном Гастингсом. Ты спала с ним?
– Что это еще за допрос? Я что, пыталась корчить из себя невинность? Не твое собачье дело, с кем я спала до тебя!
Ну и глубоко же оказалось в этой пропасти. Ну и темно. И полным-полно вонючих испарений, вредных для здоровья. Так что я вдохнул поглубже и продолжал падать.
– Нет, это мое собачье дело, если мы с тобой собираемся быть вместе отныне и впредь. Или, по-твоему, меня не должно беспокоить, что отзвуки наших зазоров перехватывают посторонние?
Амариллис смерила меня странным взглядом:
– Ты это о чем?
– Рон Гастингс и Синда Аккерман занимаются у меня в колледже искусств. Во вторник Гастингс показал мне дьявола в пижаме с желтыми, оранжевыми и розовыми пятнами. Светящимися. Во вчерашнем зазоре я дал ему ногой в морду и столкнул с лестницы. Сегодня он явился избитый – нога в гипсе, вся рожа в синяках. А Синда Аккерман притащила целый лист, изрисованный бутылками Клейна. Ну и как по-твоему, откуда это все берется?
Амариллис уставилась на меня – уже совсем не по-лисьи, а испуганно, как тогда, на автобусной остановке, в самом первом зазоре. «Не хочу больше оставаться одна» – так и говорила она всем своим видом. Я вновь будто ощутил ее наготу, запах кожи.
– Мы с тобой правда вместе? Отныне и впредь? – спросила она тихонько, жалобно.
Я вдруг заметил, как не похоже освещение в Музее наук на свет медных ламп в триста восемнадцатом номере. И все эти застекленные стенды с карточками, объясняющими, что внутри…
– Надеюсь, – сказал я. – Но тут не место для разговоров. Хочешь кофе?
– Лучше чего-нибудь покрепче.
И мы снова двинули в «Зетланд-Армз». Всю дорогу Амариллис цеплялась за мою руку и прижималась ко мне как только могла. Ну что ж, подумал я. Мне ведь и вправду не нравится, когда все слишком просто, так ведь?
На сей раз Квини и ее хозяина не было. Но в остальном ничего не изменилось: все тот же тихий гул голосов, все те же старинные часы из редингской пивоварни, застывшие на своей персональной полуночи.
– Питер, – попросила она, – пожалуйста, поговори со мной.
– Ты не просто настраиваешься на людей! – выпалил я. – То, что с ними происходит в твоих зазорах, на самом деле сбывается! Когда я в зазоре пнул Рона Гастингса, он упал с лестницы и в незазоре!
– Это сделал ты.
– Только потому, что ты была со мной.
Амариллис кивнула и молча уткнулась в свой стакан.
– Ничего не могу с этим поделать, – созналась она наконец. – Если в зазоре я кого-нибудь ударю, он проснется с синяком.
– А то и с чем похуже, если ты по-настоящему рассердишься?
– Значит, не надо меня сердить, – пожала она плечами.
– Постараюсь. Но все-таки, что понадобилось Гастингсу в том автобусе? Кроме твоего голого зада?
– Я тебе еще в зазоре сказала: ты сам решил, что без панталон будет лучше. И Гастингса ты сам приволок.
– Ладно, не буду больше выспрашивать, что между вами было в прошлом. Но сейчас он для тебя что-то значит?
– Нет.
– Меня не интересует, сколько их было до меня, но я должен быть уверен, что сейчас никого больше нет. Только ты и я.
– Никого и нет. Я даже не уверена, что там, в автобусе, был именно Гастингс.
– А кто же еще?
– Я не всегда могу все объяснить, Питер. Как, по-твоему, это нормально?
– Да вроде. – Я потянулся к ее руке. – По крайней мере, сейчас, когда я к тебе прикасаюсь, это не зазор.
