* ВОПРОС. Амариллис спит в моей постели. Когда она проснется, продолжим ли мы с того места, на котором оборвался зазор, или все вернется на круги своя, как было до зазора?
Я пошел проверить, не проснулась ли она. В моей постели ее не было. Не было ее ни в студии, ни на балконе. Ни в ванной, ни на кухне. Нигде во всем доме. Ночь прошла, день настал; по туннелям подземки бежали поезда, а деревья на пустыре покачивались в утренней прохладе, что вот-вот сменится жарой. Птицы щебетали, как итальянские забастовщики: по всем правилам, но без малейшего энтузиазма. То самое время суток, когда всякий раз кажется, что вокруг не реальность, а одни декорации: только наподдай ногой – и все развалится к черту.
17. Прошлой ночью
Она даже записки не оставила, не сообщила, где и когда мы опять встретимся. Нет, ну какая все-таки вредина! Что ей стоило хоть пару слов черкнуть – разве я многого прошу?
Вот и снова четверг, а чего бы я только ни дал, чтобы не ходить на занятия: страшно было представить, с чем на сей раз объявится Гастингс.
– Соберись, – велел я своему отражению в зеркале. И собрался, и пошел.
Я просил их зарисовать какие-нибудь образы из зазоров, но лишь у нескольких нашлось, что показать мне. Одни заявили, что зазоров у них не бывает (совершенная чушь – зазоры бывают у всех!), другие – что ничего не помнят. А Гастингс вообще не пришел. Из тех пятерых, что все-таки справились с заданием, нечто любопытное принесла только Синди Аккерман: большой лист бумаги, исчерканный каракулями, среди которых попадались занятные чертежи – не то чтобы бутылки Клейна, но что-то вроде.
– И что бы это значило? – поинтересовался я.
– Точно не знаю, – сказала она. – Сон был как мультфильм, и все об одном: как будто что-то все время проходит сквозь самое себя. Вот и все.
Я вгляделся в ее каракули и разобрал пару строк:
И там и тут сейчас и здесь она и я и нет и да тогда теперь и там и тут и был и был и нет и был…
От этих слов желудок у меня взбрыкнул, как на карусели.
– А вы не заходили недавно в Музей наук? – спросил я.
– Нет, а что?
– То, что вы принесли, похоже на то, что вы могли видеть там на одной выставке.
– Нет, я там уже много лет не бывала. А надо бы заглянуть на самом деле… Наверно, хорошее место для поиска идей.
– И новых друзей, – вставила из-за соседнего столика Кирсти Уиттл.
Аккерман вспыхнула, но промолчала. Эта высокая, статная брюнетка была воинствующей феминисткой и марксисткой, из тех, что вечно против чего-нибудь протестуют и ходят с плакатами. Меня не отпускало чувство, что она могла бы рассказать и побольше о своих чертежах и каракулях. Казалось, они как-то связаны с Амариллис… Понимаю, это уже смахивает на паранойю, но что поделаешь? Все мы не без изъяна.
Пока я беседовал с Аккерман, дверь открылась и вошел Рон Гастингс – на костылях, с загипсованной левой ногой. Лицо ему будто отдавили.
– Что с вами? – спросил я.
– Упал со стремянки.
– Когда?
– Прошлой ночью.
– Часа в три?
– Да, где-то так.
– Странно. Что можно делать на стремянке в такое время…
– А что тут странного? Ну, вернулся домой не в лучшей форме. Оказалось, забыл ключи. Рядом нашлась стремянка – строители оставили. Полез к себе на второй этаж, ну и не дополз малость. Послушайте, может, вам записку от мамочки принести?
– Простите, не хотел совать нос в ваши дела…
– А вы где были вчера в три часа ночи, Питер?
– В зазоре. Спал, в общем.
По-моему, он взглянул на меня как-то странно. Не знаю – может, почудилось?
– Надеюсь, хоть вам что-нибудь приятное снилось.
– А вас кошмары мучили?
– Да нет. Так, ерунда всякая. Не помню.
Он сел на свое место и начал что-то записывать в блокнот, а я тихонько отошел.
Больше я не стал ни к кому приставать с образами зазоров; все вернулись к своим проектам, а я погрузился в молчание – ну что тут было сказать?
18. Прогулки по доске
Каких усилий мне стоило не рвануть на поиски Амариллис в обеденный перерыв! Но хоть с грехом пополам, а до конца занятий я дотерпел. Где же ее искать? В котором из мест, где мы побывали с ней наяву? И надо иметь в виду, что не торчит же она там постоянно: какое-то время у нее уходит на работу, на уроки музыки… В том, что Амариллис тоже хочет со мной увидеться, я не сомневался. Но понимал, что она будет действовать по-своему. С какой бы готовностью она ни объявляла себя чудачкой, в ее безумствах была четкая система: отказываясь назначать мне время и место очередного свидания, она всякий раз проверяла, настроен ли я на нее по-прежнему.
Лицо ее, как всегда, явилось мне вполоборота. Должно быть, она опасается, что после вчерашнего зазора я стану предъявлять на нее свои права. С этой мыслью я направился туда, где мы впервые встретились вне зазоров: в Музей наук, на выставку бутылок Клейна. И приготовился ждать, как когда-то четырнадцатилетним мальчишкой ждал в городской библиотеке, надеясь хоть мельком взглянуть на одну девчонку, заговорить с которой никак не хватало храбрости. Легкие чуть не лопались от воздуха, и приходилось все время выдыхать.
В тоскливом незазоре этих послеполуденных часов четверга никто, кроме меня, не хотел любоваться бутылками Клейна, так что они были в полном моем распоряжении, рисунки Синди Аккерман… будто намек, что в этих изгибах и петлях сверкающего стекла таится нечто подвижное. Как и в прошлый раз, я отвернулся от бутылок, но по-прежнему чувствовал их спиной. Вдобавок всплыли в памяти эти ее каракули – смутно, не столько текстом, сколько тем же тошнотворным ощущением.
Так я прождал с полчаса, и наконец в зал вбежала запыхавшаяся Амариллис.
– Раньше никак не могла, – выдохнула она. – Это все моя уимблдонская ученица. Пытается играть Скарлатти.[64]Ничего у нее не выходит, но лишних минут десять каждый раз непременно выкачает, а то и больше.
Она уронила сумку и бросилась в мои объятия. Я не знал, где увижу ее в следующий раз, и увижу ли вообще; не знал о ней ничего, кроме имени. Но я обнял ее так, словно надеялся одной только силой запечатлеть себя в ней навсегда.
– У тебя все получилось! – сказала она. – Ты втянул меня в свой зазор.
И снова меня поцеловала.
– Ты помнишь, что там было? – пробормотал я, уткнувшись ей в шею.
– Автобус, отель «Медный» и триста восемнадцатый номер? Да. Питер, я помню все. Я больше не одинока.
