Однако это совсем не то, что стремился доказать Красный Питер (через своего „бытописателя“ Франца Кафку), когда в ноябре 1917 года предложил заслушать в Академии наук доклад о своей жизни. Пафос его выступления можно понимать по-разному, но только не как просьбу считать его умственно неполноценным человеком, несчастным недоумком.
Красный Питер не был специалистом по приматам, он предстал перед ученым собранием как клейменое, израненное животное, озвучившее свои страдания на языке людей.
Я не специалист в области философии сознания, но демонстрация животного перед ученым собранием, пусть даже неявная, для меня словно незажившая рана, и каждое слово бередит ее.
Если Красный Питер решился перейти от молчания зверя к бормотанию „разумных“, добровольно, хотя и с муками, определив себе роль жертвы, то Кафка с рождения был обречен на эту роль и, видимо, предчувствовал, какое избиение „избранных“ будет учинено вскоре после его кончины. А теперь, чтобы продемонстрировать свою терпимость к научному методу, я собираюсь воспользоваться им и изложить вам свой взгляд на феномен Красного Питера, причем намерена подтвердить свою теорию документально».
И тут Элизабет Костелло с совершенно несвойственной ей горячностью потрясла в воздухе пачкой бумаг.
«В 1912 году по инициативе Академии наук Пруссии на острове Тенерифе начала свою работу биологическая станция, где производились эксперименты, связанные с мыслительными способностями обезьян, в частности шимпанзе. Станция действовала до 1920 года.
Среди работавших там ученых был психолог Вольфганг Кёлер. В 1917 году он опубликовал монографию „Менталитет обезьян“ с описанием своих опытов. В апреле того же года Франц Кафка публикует рассказ „Доклад для академии“. Читал ли Кафка книгу Кёлера, я не знаю. В письмах и дневниковых записях Кафки об этом не упоминается, а его библиотека при нацизме исчезла. Правда, в 1982 году около двухсот книг из нее нашлось. Монографии Кёлера среди них не было, но это еще ничего не доказывает. Я не считаю себя знатоком творчества Кафки. Я вообще никакой не знаток. Мой статус в этом мире никак не зависит от того, окажусь я права или неправа по поводу того, читал ли Кафка книгу Кёлера. Мне сдается, что читал, и хронология обеих публикаций говорит в пользу моего предположения.
Согласно рассказу самого Красного Питера, он был пойман в Африке охотниками на обезьян, погружен на корабль и доставлен в исследовательский центр. Тот же самый путь проделали и обезьяны, с которыми работал Кёлер. И у Красного Питера, и у них был период обучения, целью которого являлось приблизить их в какой-то степени к людям. Красный Питер закончил это обучение с блестящими результатами, но это стоило ему многих страданий — о них мы можем догадаться по ироническому тону его повествования и по фигурам умолчания в нем. Обезьяны Кёлера не продемонстрировали подобных способностей, но какие-то навыки все же получили.
Теперь разрешите мне подробнее остановиться на том, что именно усвоили кёлеровские подопечные, особенно самый одаренный из них — Султан, которого в определенном смысле можно считать прототипом Красного Питера.
Так вот, Султан один в своей клетке. Он испытывает голод. Пищу, которую обычно приносили регулярно, почему-то приносить перестали. Тот, кто, как правило, его кормил, теперь кормить перестал. Подвешивает над клеткой на высоте трех метров гроздь бананов, втаскивает в клетку три больших пустых ящика, захлопывает за собой дверцу и исчезает, хотя по запаху Султан чует, что он находится где-то поблизости.
Султан понимает: от него хотят, чтобы он подумал. Именно потому бананы и подвешены. Он должен напрячься и подумать. Но о чем? Можно, например, подумать: „Почему он морит меня голодом?“ Или: „Что я такого сделал?“ Или: „Почему ему больше не нужны ящики?“ Однако ни одна из этих мыслей не будет правильной. Даже, к примеру, более сложное рассуждение, типа: „Что с ним случилось? Неужели он настолько плохо меня знает, что считает, будто мне легче дотянуться до бананов, висящих высоко, чем подобрать их с пола?“ — будет неверным. Ага, вот она, верная мысль: „Как при помощи ящиков достать бананы?“
Султан ставит ящики один на другой, взбирается на эту башню, сдергивает с крюка бананы и думает: „Наверное, теперь он перестанет надо мной издеваться“. Но нет, не перестает. На следующий день человек снова подвешивает на крюк гроздь бананов, а ящики зачем-то наполняет камнями, и теперь их не сдвинуть с места. Но думать предлагается совсем не о том, зачем это сделано, а о том, как переместить ящики под гроздь, несмотря на то что они набиты камнями. И Султан начинает постигать, в каком направлении работает мысль у человека. Он выбрасывает из ящиков камни, строит из них башню, взбирается на нее и достает бананы.
Султан думает „неправильно“ — его морят голодом. Наступает время, когда муки голода становятся невыносимыми, от них сводит желудок и он ни о чем, кроме пищи, думать уже не в состоянии. Этого человек и добивался: Султан вынужден думать „правильно“, а именно о том, как добыть бананы. И умственные способности шимпанзе позволяют это осуществить.
Следующий этап. Человек помещает бананы в метре от прутьев клетки, а внутрь бросает палку. Казалось бы, первой мыслью должно быть: „Почему он перестал подвешивать бананы?“ Но это будет неправильная мысль, так же, как и другая, правильно-неправильная: „Как с помощью ящиков добраться до бананов?“ Верной для данного случая будет мысль: „Как достать бананы с помощью палки?“
На каждом новом этапе эксперимента Султана вынуждают думать все более упрощенно. От рассуждений по поводу причин людских поступков его беспощадно низводят до состояния, когда он способен думать только о примитивных способах добычи пищи. Тем самым его вынуждают смириться с ролью низшего существа, озабоченного лишь удовлетворением потребностей организма. Но вся история его предыдущей жизни: смерть матери от пули охотника, переезд в клетке через океан на остров, к месту заключения, а также садистские игры с лишением пищи — все это вместе взятое, естественно, заставляет его задуматься о том, насколько справедливо устроена Вселенная и какое место отведено в ней этой „исправительной колонии“. Тщательно продуманная система психологического воздействия начисто уводит его от этики и метафизики и низводит все его способности на низший, примитивно-практический уровень. С великим трудом отыскивая путь в этом лабиринте ограничений, обмана и предательства. Султан все время обязан напоминать себе, что ему ни в коем случае нельзя сдаваться, поскольку от него зависит судьба всего его племени, — судьба его братьев и сестер зависит от того, как он себя покажет.
Вероятно, Вольфганг Кёлер был хорошим человеком. Но поэтом он не был. Поэт наверняка скроил бы для себя сюжет из описанной Кёлером сцены: пленные шимпанзе, ковыляя, маршируют по дворику — точь-в-точь военный отряд; некоторые из них в том виде, в каком создала их природа, некоторые в штанах; кое-кто обряжен в тряпье или в какой-то хлам. В том экземпляре Кёлера, который я брала в библиотеке, напротив этого абзаца негодующий читатель нацарапал на полях: „Антропоморфизм!“ Видимо, так он хотел выразить свое мнение о том, что животные не могут маршировать и не могут одеваться, потому что им неизвестно, что это такое.
