Вьетнамский проект
Очевидно, трудно не сочувствовать той европейской и американской аудитории, которая при демонстрации фильмов о пилотах бомбардировщиков, выказывающих свою откровенную радость после успешной бомбардировки напалмом целей Вьетконга, реагирует с ужасом и отвращением. Однако неразумно было бы ожидать, что правительство США будет держать пилотов, столь боящихся урона, который они могут причинить, что оказываются неспособны выполнять свои задания или пребывают в глубокой депрессии, мучаясь от сознания своей вины.
Герман Кан
Меня зовут Юджин Дон. Я ничего не могу с этим поделать. Итак, я приступаю.
I
Кутзее попросил меня переделать мое эссе. Оно встало ему поперек горла: он хочет, чтобы оно было помягче, в противном же случае, по его мнению, эссе должно быть уничтожено. Меня он тоже хочет убрать с дороги, я это вижу. Я ожесточаюсь против этого могущественного, жизнерадостного, заурядного человека с очень ограниченным кругозором. Я боюсь его и презираю за слепоту. Я заслужил лучшего. Вот он я — всецело во власти начальника, то есть того, перед кем мне хочется ползать. Я всегда повиновался своему начальству и делал это с радостью. Я никогда бы не взялся за вьетнамский проект, если бы мог хоть на минуту предположить, что он доведет меня до конфликта с начальством. Конфликтуя, я становлюсь несчастным, а это отравляет мне жизнь. Я не переношу состояния подавленности; чтобы я мог работать, мне нужны покой, любовь и порядок. Мне нужно, чтобы меня баловали. Я — яйцо, которое должно лежать в самом мягком гнездышке под самой заботливой наседкой, которая возилась бы со мной, пока не треснет моя малопривлекательная скорлупа и не вылупится моя робкая потайная жизнь. Со мной нужно нянчиться, делать мне поблажки. Я предаюсь размышлениям, я мыслитель, творческая натура, представляющая для мира некоторую ценность. Я был вправе ожидать большего понимания от Кутзее, который должен был бы привыкнуть общаться с творческими личностями. Когда-то, давным-давно, он и сам был творческой личностью, но потерпел фиаско и теперь живет за счет тех, кто по-настоящему занимается творчеством. И вот его сделали руководителем проекта «Новая жизнь», в то время как он ничего не знает ни о Вьетнаме, ни о жизни. Я заслуживаю лучшего.
Меня беспокоит завтрашняя беседа. Противостояние не для меня. Мое первое побуждение — сдаться, обнять своего противника и уступить ему в надежде, что он меня полюбит. К счастью, я научился сдерживать свои порывы. Живя в браке, я понял, что уступки — это ошибки. Верьте в себя, и ваш противник будет вас уважать. Стойте на своем, не отступая ни на шаг. Люди, которые верят в себя, более достойны любви, чем те, кто в себе сомневается. Люди сомневающиеся не имеют сердцевины. Я изо всех сил стараюсь выработать в себе сердцевину, пусть и поздновато.
Мне нужно собраться с духом. Я верю в свою работу. Я и есть моя работа. Вот уже год вьетнамский проект — центр моего существования. В мои планы не входит, чтобы меня преждевременно вырубили. Я еще скажу свое слово. В кои-то веки мне нужно быть готовым постоять за себя.
Я не должен недооценивать Кутзее.
Сегодня утром он вызвал меня к себе в кабинет и попросил сесть. Это очень здоровый человек, из тех, кто ежедневно ест бифштекс. Он с улыбкой расхаживал по кабинету, раздумывая, как начать, в то время как я вертелся то направо, то налево, прилагая все усилия, чтобы быть к нему лицом. Я отказался от предложенного мне кофе. Он из тех, кто пьет кофе, а я из тех, кто, получив дозу кофеина, начинает вибрировать и в состоянии эйфории брать на себя обязательства.
Не говорите ничего, о чем вы могли бы сожалеть впоследствии.
Готовясь к беседе, я расправил плечи, и взгляд мой сделался смелым. Возможно, Кутзее известно, что я сутулюсь и взгляд у меня уклончивый — ничего не могу поделать с глазами, — но сегодня я хотел дать ему понять, что полон отваги и правдив. (После пубертатного коллапса все позы, которые я принимал, выглядели неуклюже. Однако нет такой манеры себя держать, которой нельзя выучиться. Я возлагаю большие надежды на будущее.)
Кутзее заговорил. С помощью комплиментов, двусмысленность которых была прозрачна, он уничтожил плоды моей работы за целый год. Не стану притворяться, будто я не могу воспроизвести его речь слово в слово.
— Я даже и представить себе не мог, что этот отдел однажды создаст нечто новаторское, — сказал он. — Должен вас похвалить. Я получил удовольствие от чтения первых глав. Вы хорошо пишете. Приятно будет иметь дело с таким прекрасным изложением исследовательской работы.
Разумеется, это не значит, — продолжал он, — что все должны быть согласны с тем, что вы говорите. Вы работаете в новой, спорной области и должны быть готовы к дискуссии. Однако я попросил вас зайти не для того, чтобы обсуждать содержание вашего отчета, в котором — позвольте мне это повторить — вы затрагиваете важные вещи, и над ними нашим заказчикам придется серьезно поразмыслить. Нет, мне бы хотелось кое-что предложить относительно формы вашего отчета. Я делаю это лишь потому, что имею определенный опыт написания отчетов для Министерства обороны. В то время как — поправьте меня, если я ошибаюсь, — вы делаете это первый раз.
Он собирается меня отвергнуть. Он боится широкого кругозора, ему не импонируют страсть и отчаяние. Власть беседует только с властью. Целый каскад фраз готов сорваться с его аккуратных красных губ. Меня непременно уволят, и уволят по всей форме. Судя по тому, как сморщился его нос и сжались губы — едва уловимо, так, что это заметно только мне, — токсины возбуждения, курсирующие у меня в крови, вызывают у него отвращение. Я бросаю на него яростный взгляд. Я пытаюсь поразить своей молнией человека, который не верит в волшебство. Если мне это не удастся, я удовольствуюсь местом среди безмятежных специалистов по сдержанности и самообладанию. Мои глаза посылают ему мольбы и угрозы с такой скоростью, что это заметно только мне и ему.
— Из общения с военными вам известно, что они как класс, откровенно говоря, тугодумы, подозрительные и консервативные. Убедить их в чем-то новом всегда трудно. И все же именно этих людей вы должны убедить, что ваши рекомендации правильны. Поверьте мне на слово, вам это не удастся, если вы будете говорить вещи, которые выше их понимания. Вы не добьетесь успеха и в том случае, если будете категоричны и продемонстрируете им яростный интеллект, как это принято у нас здесь, в Центре Кеннеди, во время наших внутренних дебатов. Мы понимаем условности интеллектуальной дуэли, а они — нет: они считают атаку атакой — вероятно, атакой на весь их класс.
Итак, мне бы хотелось, — продолжал он, — чтобы в первую очередь, прежде чем мы поговорим о чем-нибудь еще, вы поработали над тоном вашего отчета. Вам следует переделать ваши предложения таким образом, чтобы военные могли ими заинтересоваться, не теряя самоуважения. Запомните: если вы скажете, что они некомпетентны в своей области (что, вероятно, правда), что они не понимают в том, чем занимаются (и это определенно правда), тогда им не останется ничего другого, как выбросить вас из окна. Если же вы все время будете подчеркивать — не только прямо, но чтобы и стиль был подобострастный, — что вы всего лишь чиновник с узкой, пусть и немаловажной, специализацией, академичный и не обладающий всесторонним пониманием науки ведения войны, которое отличает человека военного, но тем не менее в узких рамках вашей специализации у вас есть кое-какие предложения, которые могут представить интерес для стратегии, — тогда, как вы обнаружите, будет выказана готовность выслушать ваши предложения.
