Вечером накануне Телефонного Звонка мы лежим в постели. Я целую Кармен и переворачиваюсь на бок.
— Погасить свет?
— Да, пожалуйста.
— Спокойной ночи, любовь моя.
— Спокойной ночи, мое сокровище.
Я щелкаю выключателем.
Проходит несколько минут.
— Дэнни?
— Да?
— Ты еще не спишь?
— Нет.
— О…
— В чем дело?
— Как ты думаешь, что они завтра скажут?
— Не знаю, дорогая.
— И на что ты надеешься?
— Я надеюсь, что они все-таки рискнут.
— Но ты же повернут на сиськах, Дэн. А скоро у тебя будет жена с лысой башкой и только одной сиськой.
Я поворачиваюсь к ней и крепко обнимаю:
— Я надеюсь, они рискнут оперировать, Кармен.
— Правда?
— Правда.
Я чувствую, как на мое плечо капает слеза.
— А ты как думаешь, что они скажут завтра?
— Я надеюсь, что они согласятся на операцию.
— Ну вот и хорошо.
— Но все-таки это ужасно, не так ли?
— …
— Дэнни?
— Да, это ужасно, дорогая. Но пусть лучше ты будешь с одной грудью, чем тебя не будет вовсе.
■
На следующий день мы лежим на пляже. Уже почти полдень. Я то и дело поглядываю на Кармен, но не осмеливаюсь спросить, не пора ли нам позвонить в госпиталь.
— Я пойду в бунгало, позвоню, — говорит она.
— Может, лучше отсюда? — предлагаю я, кивая на свой мобильник.
Она отрицательно качает головой:
— Нет. Я хочу четко слышать все, что скажет Шелтема, а здесь очень ветрено.
«Конечно, она не хочет звонить с пляжа, дурень, — думаю я. — Сидеть на пляже, в окружении счастливых людей, и выслушивать приговор…»
— Может, вместе пойдем? — предлагаю я.
— Нет. Я предпочитаю одна. Ты останься здесь с Луной.
Она надевает юбку поверх бикини и уходит.
Я смотрю ей вслед, пока она не скрывается из виду.
И вот ее нет уже сорок пять минут. Все это время я пытаюсь развлекать Луну ведрами, лопатками и водой. Я себя чувствую будущим отцом, который в приемной роддома ожидает появления первенца.
— Привет, — вдруг слышу я за спиной.
— Привет! — говорю я, пытаясь угадать по ее лицу, что сказала Шелтема.
— Они пока не знают.
— Они пока не знают?
— Нет. Шелтема говорит, что хирург хочет осмотреть мою грудь, прежде чем принять решение.
— Господи, — вздыхаю я, — и когда он собирается это делать?
— На следующей неделе. Мы договорились, что я приду к нему на прием в понедельник.
Еще четыре дня в подвешенном состоянии.
— Хм… Почему так долго? Тебя не было почти час.
— У Шелтемы был перерыв на ланч.
25
Мы будем идти вперед,
Пусть даже в окопах, без света…
Ramses Shaffy, песня «Wij zullen doorgaan» из альбома «Wij zullen doorgaan» (1972)
Хирурга зовут доктор Йонкман. Его кабинет находится по соседству с кабинетом доктора Уолтерса, в отделении онкологии. Симпатяга, судя по реакции Кармен, которая за его спиной облизывает губы и подмигивает мне.
— Что, запала? — тихо шепчу я ей на ухо. Она с энтузиазмом кивает.
— Если он прикоснется к твоим сиськам, я набью ему морду, — шепчу я. Кармен смеется.
Йонкман — вылитый герой больничных романов. Лет сорока, с мальчишеским лицом, длинными волосами, седеющими на висках. Оденьте его в костюм от Пола Смита, и вот вам достойный бухгалтер рекламного агентства. Ему гораздо легче войти в наше положение, чем доктору Шелтема или доктору Уолтерсу, которые лет на пятнадцать старше. Возможно, у него самого жена — ровесница Кармен и, судя по его внешности, красавица. Это создает невидимую связь между нами.
Но прежде всего он врач. Как только он раскрывает медицинскую карту Кармен — теперь я узнаю ее по обложке — и переключается с Кармен-женщины на пациентку К. ван Дипен, он сразу становится похожим на депутата Европарламента. Тщательно подбирая слова, он объясняет, что согласится оперировать лишь в случае абсолютной уверенности в том, что это улучшит ее шансы на выживание.
— Вы — красивая молодая женщина, и после абляции… (Мы недоуменно смотрим на него.) Мм… это медицинский термин… после ампутации у вас останется маленький горизонтальный шрам, сантиметров десять, на том месте, где сейчас у вас грудь… (Нет, нам это совсем не нравится.) Возможно, потом мы сможем поместить туда имплантат, но все равно грудь уже никогда не будет такой, как сейчас. — Он делает паузу и в упор смотрит на Кармен. — Речь идет о тяжелом увечье.
Тяжелое увечье. От его слов мне становится не по себе, хотя я и сознаю, что он намеренно прямолинеен. Он хочет знать, готова ли Кармен к такому испытанию. Мне нравится этот парень. Йонкман — единственный, кто понимает, что грудь для молодой женщины и ее мужа не просто выпуклость, пусть даже — как в случае Кармен — и с воспалением внутри.
— Вы позволите осмотреть вашу грудь?
Кармен снимает блузку и бюстгальтер, ложится на кушетку. Йонкман начинает ощупывать груди моей жены. Кармен подмигивает мне, и я улыбаюсь.
— Хм… — произносит он через некоторое время. — Хорошо. Одевайтесь. — Он моет руки. — Я бы сказал, что сейчас опухоль имеет размеры шесть на два сантиметра.
— И значит?..
Кармен не осмеливается закончить вопрос.
— Думаю, можно рискнуть и, чтобы повысить ваши шансы на выживание, ампутировать молочную железу.
Кармен никак не реагирует, но я вижу, что для нее это удар. Йонкман спешит продолжить.
— Абляцию можно провести на третьей неделе октября, — говорит он, заглядывая в настенный календарь. — В это время я буду в отпуске, значит, оперировать вас будет доктор Уолтерс.
Имени Уолтерса в сочетании со словом «операция» достаточно, чтобы вызвать у Кармен поток слез.
— Не хотелось бы, — мрачно произношу я.
— Почему? — удивляется Йонкман. По его лицу нетрудно догадаться, что он не в курсе ситуации. Великие махинаторы. Уолтерс и Шелтема предпочли сохранить в тайне врачебную ошибку.
— Год назад доктор Уолтерс ошибся в диагнозе, когда обследовал мою жену. Поэтому мы сейчас здесь. Я и моя жена не хотим, чтобы он прикасался к ее телу.
