Таким образом, лейтенант Наум Бершадский тоже оказался круглым сиротой. И в совокупности всех прочих претензии, весьма озлился на Гитлера. Он отважно сражался на передовой и закончил войну майором с одной легкой контузией. Действительно, удача, если принять во внимание, что послужной список майора пехоты Наума Марковича Бершадского был отмечен шестью боевыми орденами, среди которых два ордена Славы, а это, как известно, о многом говорит. Так судьба берегла его для дальнейшей жизни. Для переезда в Ленинград и долгой работы в Торговом порту. Для знакомства с будущей женой Розой. Для появления на свет дочери Фиры. Для выхода на пенсию, которой едва хватает на скудное житье. Для проживания в одной квартире с Самвелом, чей кашель слышен через стенку, словно тот спит рядом, на месте покойной жены… Самвел, страдающий болями в спине кавказский человек, вот кто сейчас вошел в его жизнь со своими интересами. Самвел и гипертония! Еще эта приблудная дворняга Точка, с заплаканной мордашкой. Точка, сующая нос в любую кучу дерьма, как будто ее дома не кормят…
«…А то кормят? Это называется кормят. — Точка задумала маленькую хитрость: на подходе к углу Подковырова и Большого она забежит вперед на длину поводка, и пока Нюма потянет за собой поводок, она выиграет во времени, а там уже недалеко до места, где совсем недавно стоял ларь с субпродуктами, дивные запахи, и, возможно, затерялась какая-нибудь шкурка. — Впрочем, вряд ли. Не одна я такая умная», — засомневалась Точка.
И действительно, у заколоченного ларя мясокомбината вертелось несколько собак. Среди них две с виду вполне достойные — рослые, хвостатые, а остальные — шелупонь, смотреть не на что. Но они первыми почуяли Точку и бросились навстречу со скандалом. Мол, не приближайся, гадина дворянская, тут и так ни хрена нет, кроме запаха. Особенно заливалась в ненависти какая-то шавка с одним ухом.
Остальные были с ней согласны. Точка остановилась, поджала лапку и оглянулась на хозяев. «Нюма, конечно, перебздит, — подумала она, — столько собак. Надежда на Самвела». И точно. «А ну, убирайтесь!» — напряженно крикнул Нюма и потянул поводок. А Самвел?! Нет, он не вытащил свой нож — он, хитрец, нагнулся и сделал вид, что ищет камень. Это движение, как известно, действует на собак почище автомата Калашникова. Шелупонь мгновенно отрезвела и с пристыженным лайком поспешила спрятаться за тех, хвостатых. Только одноухая шавка порывалась разбудить у больших собак чувство собственного достоинства. Путаясь в ногах у солидного черного пса, она противно лаяла и вскидывала свою одноухую башку в сторону Точки.
Собачий гвалт привлек внимание прохожих. Кое-кто останавливался и всматривался в заколоченный ларь: нет ли сюрприза? Может, случилось чудо и вновь открыли ларь с субпродуктами? Как подарок недавно избранного мэра города по фамилии Собчак. Усматривая какую-то мистическую связь между беспокойством собак и фамилией энергичного интеллигента-демократа, на которого возлагалось так много надежд, и не найдя ничего утешительного, люди продолжали путь, с подозрением оглядывая двух пожилых мужчин с собачкой на поводке.
Волнение собак у ларя заинтересовало и Нюму с Самвелом, они придержали шаг. Чем и воспользовался черный пес. Он приблизился к Точке и, опустив морду, принюхался. Среди сальной, клочковатой шерсти Точка увидела на шее замызганный бурый ошейник. «Боже мой, так это же мой спаситель от крыс!» — обрадовалась Точка и коротко тявкнула, что означало: «Привет дяденька! Ты не забыл мусорку во дворе детского сада? И меня, совсем тогда еще малышку? Я тебя часто вспоминала».
Пес молчал. Запах собачонки все настойчивее тормошил его память. Он повел грязным в игольчатых струпьях хвостом и обронил короткий простуженный «гаф». «Вот так номер! Конечно, помню! — должно быть, означал этот звук. — Рад за тебя. Видно, жизнь у тебя удалась. Принимаешь часто душ». — «Первое впечатление, — тявкнула в ответ Точка. — В доме нет горячей воды. И насчет еды не очень, одна манная каша…» — «Не гневи бога! У моих хозяев и этого не было. Они сами по мусоркам ковырялись. Все, говорили, из-за какого-то Горбачева. Ты, случайно, не видела того Горбачева?» — «Нет, я в политику не вникаю, — чистосердечно призналась Точка. — И тебе не советую!» — «Это верно, — фыркнул черный пес. — Недавно у Мариинского дворца горланили люди, я было сунулся чем-нибудь поживиться. Так меня взашей турнули, кричали: „Не собачье это дело!“ Едва ноги унес».
Стоящая в стороне шелупонь была озадачена мирной встречей черного пса с какой-то беленькой шавкой. Одноухая стерва склочно пролаяла, настропаляя другую большую собаку, — а это был бастард, незаконнорожденный от уличной любви кавказской овчарки и ризеншнауцера, — выяснить ситуацию. Такие субчики, по своей стати, вполне могли бы служить в Кремлевском полку… Бастард не стал себя долго упрашивать и с трубным зовом метнулся к своему черному приятелю. Обнюхал Точку и трижды пролаял. Всем известно, что на собачьем языке, это значило: «Окстись, приятель! Твоей собачьей жизни не хватает уголовного обвинения за связь с малолеткой?!»
Точка не поняла, на что намекает бастард. У нее еще не было сексуального опыта. Но чем-то окрик бастарда ее встревожил. Точка вскочила на задние лапы, вытянулась всем тельцем и заскулила, глядя вслед убегающей стае. И тотчас рывок поводка завалил ее на студеный асфальт. Ошарашенная грубостью, она поднялась и с укором посмотрела на Нюму. Но, оказывается, поводок отобрал Самвел. Да, волосатик не панькался с ней, старался держать ее в строгости. Как настоящий кавказский мужчина. А Точка, хоть и собачья, но, будущая женщина. И это признание волосатиком в ней женщины отозвалось нежностью в маленьком сердце.
Теперь она бежала рядом с Самвелом, не отвлекаясь на обнюхивание всякой разности. Не останавливаясь даже пописать — достоинство не позволяло, — подле нее шел тот, кто признал в ней женщину.
В свою очередь и Самвел обратил внимание на послушное поведение собачки.
— Ара, посмотри, как она шустрит, — произнес он.
— Домой торопится, — отозвался Нюма. — Ты ведь тоже торопишься.
— Я давно домой не тороплюсь, — с намеком на свою судьбину проговорил Самвел.
Он уже несколько лет жил в Ленинграде, а все не мог привыкнуть. И в Ереване есть приличные врачи, ведь он мог поехать в Ереван из охваченного ненавистью к армянам Баку. В Ереване жила двоюродная сестра Анжела с семьей. Нет, поддался уговору племянника — лучше ленинградских докторов нигде нет…
Самвел и сам знал об этом. Его друг перенес операцию на мочке у хирурга-армянина, ленинградского профессора-уролога Ашота Гаспаряна в Первом мединституте. И разнес эту молву среди бакинских армян. Давно это было, в шестидесятые годы, а молва о чудесных докторах-армянах стойко держалась в памяти. И вообще, Ленинград для многих людей, живущих в отдалении, виделся как воплощение всего лучшего, что было в этой жизни. Даже Москва, столица, уступала Ленинграду в уважении и притягательности.
Для родственников оставалось загадкой — как мог Сережка, сын сестры Офели, поступить в ленинградский Военно-механический институт?! Безалаберный драчун, Сережка, хоть и неплохо учился, слыл злой карой учителей. Признанный вожак класса, красавец-яхтсмен, мечта девчонок, был, по-натуре, такой же авантюрист, как и его отец Генрих. После окончания средней школы Сережка исчез из города, и все решили, что он направился по стопам папаши и обживает камеру в какой-нибудь тюрьме. Уверениям Офели, что сын поехал поступать в институт, никто не верил. Тем более, в никому неизвестный «Военмех» — никто из родственников никогда и не слышал этого слова… Когда окончив первый курс, Сережка вернулся в Баку и показал родственникам зачетку, сплетни поутихли. Вскоре Офеля умерла. Она с молодости страдала какой-то болезнью, а тут еще долгие душевные волнения из-за семьи. Перед кончиной сестра взяла у Самвела слово заменить Сережке отца. Ее муж, Генрих, картежник и наркоман, пересидел во всех бакинских тюрьмах. Когда в приличных семьях узнавали, что Самвел родственник «того Генриха», с ним прерывали всякие отношения. А как это скрыть? В Баку армяне все друг о друге знали. Особенно в Завокзальном районе. Или в том же Арменикенде. Лет сорок назад Самвел влюбился. Ее звали Сусанна, она была скрипачка, дочь профессора консерватории. Красивая армянка — черные с поволокой глаза, слегка рыжеватые волосы оттеняли матовую кожу лица с правильными чертами, запоминался аккуратный, с едва заметной горбинкой нос. Что и говорить: эффектная женщина. Да и Самвел был весьма недурен собой. Это спустя много лет у него отросли большие уши, заросшие мхом, и сизые прожилки на тяжелом носу. А тогда… Встречи с Сусанной изменили жизнь Самвела, мастера по ремонту швейных машинок. Самвел стал увлекаться музыкой. Сусанна водила его в филармонию, в оперный театр, знакомила со своими коллегами-музыкантами из симфонического оркестра. Остроумный и веселый Самвел обычно оказывался в центре внимания любой компании. У него был неплохой баритон, и Сусанна надеялась с помощью отца-профессора устроить его в консерваторию.
