Громов вернулся в свою землянку нескоро и облегчённо вздохнул, не видя Чистякова с Ерошиным. Но радость его была недолгой. Он увидел пустые нары, на которых спал Ланге. В землянке его не было. Сначала Громов успокаивал себя тем, что тот, видимо, вышел по нужде, но чем дольше ждал его возвращения, тем сильнее тревожился. Он два раза выходил на сопку, смотрел вокруг с тоскливой надеждой и, опечаленный, возвращался в землянку. Когда около двери послышались шаги, Громов затаил дыхание, но тут же опустил глаза. В землянку вошли Чистяков и Ерошин.
Мичман не ругал Громова. Он посмотрел на него уничтожающим взглядом, закурил трубку и, подумав, приказал матросам найти Ланге, пусть даже если он провалился сквозь землю.
Но Ерошин с Громовым вернулись ни с чем, потные, усталые, недовольные и с виноватыми лицами.
Обедали молча и как будто нехотя. Только спасённые матросы съели свою норму с большим аппетитом и снова повалились на нары.
К концу дня возвратился Ланге. Прихрамывая, он прошёл по землянке, сел на нары. Он был без шапки, на левой щеке розовела ссадина. К нему подбежал Стемсон.
— Что-нибудь случилось? Надо перевязать?
Ланге смотрел себе на ноги, тяжело дышал.
Помолчав немного, он ответил:
— Я упал, скользко. Перевязывать нечего, — Ланге потрогал рукой ссадину, залпом выпил два стакана чая и, не раздеваясь, лёг на постель в комнате командира.
Как ни томительны были часы ожидания транспорта, вечер наступил быстро. Ерошин зажёг лампу. Ланге и Стемсон громко разговаривали в комнатушке. Чистяков прошёл к ним и положил на стол обеденный паёк.
— Вы у немцев в тылу бывали? — неожиданно спросил его Ланге.
— А сейчас мы где?
— Нет там, дальше, — в Финляндии, в Норвегии?
Чистяков усмехнулся, как будто удивляясь наивности этого вопроса.
— На никелевых рудниках тоже были? — вступил в разговор Стемсон.
— Был, везде на своем пузе излазил: и на Никеле, и на Западной Лице, в Норвегии, — Чистяков начал нервничать.
— Ох, эти рудники! Они дали немцам много никеля, — Стемсон покачал головой. — До последних дней работают шахты… У меня идея! — вдруг воскликнул корреспондент. — Мичман! Вы можете хорошо заработать.
— На чём? — насторожился Чистяков.
— Напишите статью для нашей газеты. Ну… — он сделал большую паузу, взглянул на своего соотечественника. — Ну, например: «Концессия "Монд Никель" последние дни в руках врага». Вы интригующе должны изложить материал. Рудники работают до последнего дня. Вдруг наступление, русские выбивают врага из Заполярья — и Никель ваш. Вы видите шахты, ценнейшее американское оборудование — оно брошено врагом в панике.
Чистяков стоял задумчивый, пытаясь понять, чего от него хотят. Опять вспомнил совет Антушенко.
— Знаете, что я скажу вам? Раз последние дни в руках врага, пока суть да дело… Сами всё увидите.
— Напрасно беспокоитесь. Деньги сразу. У нас очень быстро делается… Решено! — перебил Стемсон, протянув карандаш и бумагу.
Чистяков сел на скамейку, положил на колени руки. С минуту он молча смотрел на Ланге и Стемсона.
— Я охотой в своё время увлекался, — нарушая молчание, начал мичман. — Для приманки на озеро сажал деревянную утку. Как живая была, ничего не скажешь, чистая работа. Поверите, даже крякала. Волна чуть качнет её, а она кряк-кряк. Но вот как раз в этом был изъян. Не умела она по-настоящему крякать, и я часто возвращался с охоты без пуха и пера. А однажды рассердился, сжёг это чучело на костре, — Чистяков достал кисет, стал закуривать.
— К чему вы рассказали эту сказку? — спросил Ланге, прислонившись к стенке землянки.
— А к тому рассказал, что вы грубо крякаете! Свернут вам шеи хозяева… — Чистяков не выдержал, сплюнул и вышел в матросский кубрик.
Когда мичман ушёл, Ланге наклонился к Стемсону и тихо шепнул ему на ухо:
— Болван!
— Что это?
— Значит, дурак. Учите русский язык. Чёрт вас надоумил с этой корреспонденцией. Американское оборудование… Молчите, умнее будете, — Ланге возмущённо покачал головой и вытянулся на койке. Он представил себе сопку около моря, обрыв. «Да, если бы не тот кустарник, лежать бы мне мёртвым на граните под скалой», — подумал Ланге, вспоминая, как он сорвался с гребня сопки, изучая местность. Холодок прошёл по его телу. Он снова подозвал Стемсона.
— Медлить больше нельзя. Сегодня ночью мы перейдём линию фронта. Дорогу теперь знаю.
Стемсон промолчал.
Ланге поднял глаза в потолок, нижняя челюсть его отвисла, голова наклонилась. С большими паузами между словами он проговорил:
— Бог услышит нашу мольбу.
Тревожно всматривались в ночную темь матросы роты разведки, Антушенко и Федин. Уже час они лежали на гребне Муста-Тунтури, ждали возвращения Ломова с пятью матросами. На опорном пункте немцев ещё не раздалось ни одного выстрела, и это как-то успокаивало. Прошло ещё два часа, но по-прежнему стояла тишина. Терпеливое ожидание стало постепенно переходить в тревогу.
— Молодец! Действует обдуманно, не горячится, — шепнул Антушенко на ухо Федину, но по голосу чувствовалось, начальник штаба волнуется.
— Может быть, мне с одним взводом выдвинуться вперёд? — спросил Федин.
— Пока незачем.
Ломов сидел в траншее, соединяющей первую и вторую линии обороны противника. Только что мимо него дважды прошёл немецкий развод в три человека. Сергей даже перестал дышать, прижался к граниту траншеи, но быстро успокоился; за несколько часов он впервые почувствовал тяжесть автомата и разложенных по карманам гранат.
За ним в двух шагах сидели Борисов и Шубный. Троих матросов во главе с Титовым лейтенант оставил в стороне для прикрытия отхода.
Ломов устал сидеть в одной позе. Затекли ноги, хотелось встать во весь рост, расправить плечи и идти куда угодно, только не сидеть сгорбившись.
— Может, пора? — спросил подползший Борисов.
Матросу казалось бесцельным долгое ожидание. Ведь можно выскочить в траншею второй линии вражеской обороны, наделать шума, схватить первого попавшегося немца.
— Ждите! — сухо ответил Ломов и посмотрел на часы.
Шёл второй час ночи. Лейтенанту и самому надоело ждать, но перед тем, как начать действовать, нужно было узнать, через сколько часов меняются у немцев посты, численность ночного развода, спрашивают ли пароль. Ломов вспомнил слова Антушенко: «Только тогда действуйте, когда убедитесь, что успех обязательно будет».
Установив, через какое время меняются посты, Ломов за пятнадцать минут до появления немецкого развода поднялся. За ним молча встали Борисов и Шубный. Они вошли в траншею второй линии обороны и стали продвигаться к вражескому посту. Ломов шёл первым, он сдавил в руках автомат и напряжённо смотрел в темноту. Ему стало вдруг жарко и душно, захотелось расстегнуть ворот телогрейки, но руки будто приросли к автомату. «Развод» Ломова наткнулся на изгиб траншей, свернул вправо и неожиданно замер на месте.
